Стеклянный, редкий и ядреный, с весёлым шорохом спеша, промчался дождь, и лес зелёный стих, прохладою дыша. Хорошо, приятно, молодо, но все-таки чересчур буйно шумели грачи, несметном количестве наполнявшие вершины старых деревьев. Щурясь от ветра, я гляжу в эту тёмную даль. Листья, пригретые солнцем, слабо колеблясь, падали на темные, сырые дорожки. То дождь, то град, то снег, как белый пух, то солнца блеск, лазурь и водопады... На лету они звонко поют, а вокруг зеленеют луга, и стоит, словно зеркало, пруд, отражая свои берега.
Двадцатилетний романтик Виктор Гюго считал изобретение книгопечатания величайшим историческим событием. «В нем зародыш всех революций!» — восклицал он. И пояснял: «В виде печатного слова мысль стала долговечной как никогда: она крылата, неуловима, неистребима… Этот выражения мысли является не только самым падежным, но и более наиболее удобным, наиболее доступным для всех…»[1]
С того времени, как был написан этот восторженный панегирик книгопечатанию полтораста лет. Ныне мы более трезво оцениваем возможности типографского станка. Мы видим в книгопечатании, а точнее, в печатной книге, лишь одну из форм регистрации и рас информации. Форму далеко не единственную и оптимальную лишь в определенный период развития человеческого общества.
Новейшие изобретения постепенно ограничивают поле деятельности книгопечатания. Электронная память современных счетно-вычислительных машин хранит информацию, для воспроизведения которой понадобилось бы выпустить десятки тысяч книг. Радио и телевидение приносят новости в дом каждого из нас с такой скоростью, которая не по силам печатному станку. Превратившись в ультраскоростные ротации, он все же не может сделать регистрацию, доставку и воспроизведение информации единовременными самому факту ее возникновения.
Хорошо, приятно, молодо, но все-таки чересчур буйно шумели грачи, несметном количестве наполнявшие вершины старых деревьев.
Щурясь от ветра, я гляжу в эту тёмную даль.
Листья, пригретые солнцем, слабо колеблясь, падали на темные, сырые дорожки.
То дождь, то град, то снег, как белый пух, то солнца блеск, лазурь и водопады...
На лету они звонко поют, а вокруг зеленеют луга, и стоит, словно зеркало, пруд, отражая свои берега.
Двадцатилетний романтик Виктор Гюго считал изобретение книгопечатания величайшим историческим событием. «В нем зародыш всех революций!» — восклицал он. И пояснял: «В виде печатного слова мысль стала долговечной как никогда: она крылата, неуловима, неистребима… Этот выражения мысли является не только самым падежным, но и более наиболее удобным, наиболее доступным для всех…»[1]
С того времени, как был написан этот восторженный панегирик книгопечатанию полтораста лет. Ныне мы более трезво оцениваем возможности типографского станка. Мы видим в книгопечатании, а точнее, в печатной книге, лишь одну из форм регистрации и рас информации. Форму далеко не единственную и оптимальную лишь в определенный период развития человеческого общества.
Новейшие изобретения постепенно ограничивают поле деятельности книгопечатания. Электронная память современных счетно-вычислительных машин хранит информацию, для воспроизведения которой понадобилось бы выпустить десятки тысяч книг. Радио и телевидение приносят новости в дом каждого из нас с такой скоростью, которая не по силам печатному станку. Превратившись в ультраскоростные ротации, он все же не может сделать регистрацию, доставку и воспроизведение информации единовременными самому факту ее возникновения.
Обяснение что так много.