Ария князя Игоря из фильма-оперы "Князь Игорь" ВОПРОС Условно арию можно разделить на 3 части. Какие мысли, чувства у героя в 1 части, что его тревожит? К кому он обращается во 2 части? И к чему он стремится, его мысли, настроение в 3 части?

Ф. Шуберта зачаровывала поэзия Гёте.

Она волновала, пленяла фантазию, ум, душу

молодого композитора.

"Лесной царь" Шуберт сочинил, когда ему

было всего 18 лет.

Лесной царь - свободная композиция, музыкальное

строение которой подчинено развёртыванию сюжета.

Замечательна при этом гармония всех соотношений:

сквозного музыкально-драматического развития и

симметричности форм, вокального и инструментального начал,

выразительности и изобразительности.

Ритм сопровождения, его непрерывное тяжёлое биение,

пронизывает , скрепляет и объединяет все части целого.

В эту безостановочную октавную дробь -

подражание топоту коня, скачке - вклиниваются тревожно

возбуждённые гаммаобразные взлёты в басу.

Объединяя изобразительные и выразительные приёмы,

Шуберт создаёт полную зрительно-слуховую иллюзию.

Начинается большим фортепианным вступлением,

материал которого продолжает затем развиваться в

партии сопровождения.

Кроме фортепианного вступления есть ещё и вокальное

обрамление, то есть вокальное вступление и послесловие;

оно ведётся от лица рассказчика-повествователя:

Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?

Ездок запоздалый, с ним сын молодой.

Словами рассказчика завершается повествование:

Ездок погоняет, ездок доскакал...

В руках его мёртвый младенец лежал…

Остальной текст - прямая речь, распределённая между

отцом, его сыном и лесным царём.

Реальные лица - повествователь, отец, ребёнок объединены

близостью интонационного строя.

Но в соответствии с текстом, в музыку всякий

раз привносятся новые штрихи, которые оттеняют

индивидуальные черты, состояние каждого персонажа.

Речь Лесного царя заметно отличается от взволнованной

речи рассказчика, ребёнка и отца преобладанием ласковой

вкрадчивости, мягкости, завлекательности.

Характер мелодии - отрывистой,

с обилием вопросов и восходящих интонаций в партиях

всех персонажей, кроме Лесного царя, у него же она -

плавная, закруглённая, певучая.

Но не только характер мелодической интонации -

с появлением Лесного царя меняется всё фактурное

сопровождение: ритм бешеной скачки, пронизывающий

от начала до конца, уступает место более

спокойно звучащим аккордам, очень благозвучным,

нежным, убаюкивающим.

Возникает даже своеобразный контраст между эпизодами

, такой взволнованной, тревожной по характеру

в целом, с двумя лишь проблесками спокойствия и

благозвучия (две фразы Лесного царя).

Не зная содержания произведения, возможно даже ошибиться,

связав лирические эпизоды с появлением доброго

и светлого персонажа на фоне общего смятения и тревоги.

Такова трагическая ирония этой музыки, как бы дразнящей

слушателя мнимым светом и мягким призывом.

На самом деле, как это часто бывает в искусстве,

именно в такой ласковости таится самое страшное:

зов к смерти, непоправимости и безвозвратности ухода.

Поэтому музыка Шуберта не оставляет нам иллюзий:

едва умолкают сладкие и страшные речи Лесного царя,

тут же вновь врывается неистовая скачка коня

(или стук сердца?), своей стремительностью

показывающая нам последний рывок к

к преодолению страшного леса, его темных и таинственных глубин.

На этом и заканчивается динамика музыкального развития

: потому что в конце, когда наступает остановка

в движении, последняя фраза звучит уже как послесловие:

"В руках его мёртвый младенец лежал".

Эта , благодаря реализму своих образов,

является одним из самых впечатляющих

произведений Шуберта.

«Амадей» — кинофильм, снятый режиссёром Милошем Форманом по мотивам одноимённой пьесы.

Пьеса была написана в 1979 году Питером Шеффером, под впечатлением от трагедии Александра Пушкина «Моцарт и Сальери» и одноимённой оперы Николая Римского-Корсакова, которые, в свою очередь, были вольной интерпретацией биографий композиторов Вольфганга Амадея Моцарта и Антонио Сальери.

Фактически, «Амадей» — трагическая история Антонио Сальери но не гениального композитора, который предстаёт перед нами в начале, как нежный, добрый и очень религиозный человек, но в конце сходится в яростной схватке с Богом. Эта история поднимает множество вопросов об отношениях с Господом, о природе гения и ревности. Ключевая тема фильма — то, почему Создатель даёт людям желание достичь чего-либо (в данном случае — стать блистательным композитором), но не даёт эквивалентных

История, рассказанная в фильме, является вымышленной, а образ Сальери, созданный Шеффером, не имеет ничего общего оригиналом. На самом деле Антонио Сальери в своё время был гораздо более известен, чем Моцарт, и, ни в коей мере не являясь ни бездарным, ни посредственным, пользовался заслуженным уважением со стороны коллег, в том числе и Моцарта; Бетховен и Шуберт, ученики Сальери, посвящали ему свои сочинения. В течение 35 лет Сальери занимал в Вене высший музыкальный пост, имел немало завистников (на его пост — придворного капельмейстера — безуспешно претендовал и Моцарт), но с лёгкой руки Пушкина сплетня, сочинённая недоброжелателями, превратилась в легенду: Сальери стал восприниматься как негодяй и завистливый монстр; хотя вина Сальери никогда не была доказана и даже слух о том, будто на смертном одре он сам сознался в убийстве Моцарта, никем и ничем не был подтверждён. После того как английский театр представил в Италии пьесу Шеффера, вызвавшую негодование у соотечественников композитора, Миланская консерватория инициировала процесс над Сальери — по обвинению в убийстве Моцарта. В мае 1997 года суд, заседавший в главном зале миланского Дворца юстиции, заслушав свидетелей обвинения и защиты (исследователей жизни и творчества Моцарта и Сальери, а также врачей), вынес композитору оправдательный приговор: не убивал.

Опера «Дон Жуан» в фильме снималась на той же сцене, где впервые была поставлена. Костюмы и декорации в оперных сценах фильма сделаны по эскизам реальных костюмов и декораций XVIII века. Концепция раздражающего смеха Моцарта была взята из писем его современников. Один из них описывал его смех, как «заразительное легкомыслие», в то время как другой сравнивал его со скрипом металла по стеклу.