Фамилию этого самородка и крестьянского поэта я в точности не запомнил. кажется — овчинников. а имя у него было простое — иван филиппович.приходил иван филиппович ко мне три раза в неделю. потом стал ходить ежедневно.дела у него были ко мне несложные. он тихим, как у таракана, голосом читал свои крестьянские стишки и просил, по возможности скорей, пристроить их по знакомству в какой-нибудь журнал или газетку.— хотя бы одну штуковину напечатали,— говорил иван филиппович.— охота посмотреть, как это выглядит в печати.иногда иван филиппович присаживался на кровать и говорил, вздыхая: — к поэзии, дорогой товарищ, я имею склонность, прямо скажу, сыздетства. сыздетства чувствую красоту и бывало, другие хохочут, или рыбку удют, или в пятачок играют, а я увижу, например, бычка или тучку и я эту красоту сильно понимал. тучку понимал, ветерок, это всё я, уважаемый товарищ, сильно понимал.несмотря на понимание бычков и тучек, стишки у ивана филипповича были весьма плохие. надо бы хуже, да не бывает. единственно подкупало в них полное отсутствие всяких рифм.— с рифмами я стихотворения не пишу,— признавался иван филиппович.— потому с рифмами с этими одна путаница выходит. и пишется меньше. а плата всё равно — один чёрт, что с рифмой, что и без рифмы.первое время я честно ходил по редакциям и предлагал стишки, но после и ходить бросил — не филиппович приходил ко мне рано утром, садился на кровать и спрашивал: — ну как? не берут? — не берут, иван филиппович.— чего же они говорят? может, они, как бы сказать, в происхождении моём сомневаются? то пущай не сомневаются — чистый крестьянин. можете редакторам так и сказать: от сохи, дескать. потому кругом крестьянин. и дед крестьянин, и отец, и которые прадеды были — все насквозь крестьяне. и женились овчинниковы завсегда на крестьянках. ей-богу. бывало, даже смех кругом стоит: «да чего вы,— говорят,— овчинниковы, все на крестьянках женитесь? женитесь,— говорят,— на » — «нету,— говорим,— знаем, что делаем». ей-богу, уважаемый товарищ. пущай не да не в том дело, иван филиппович. так не берут. не созвучно, говорят, эпохе.— ну это уж они тово,— возмущался иван филиппович.— это-то не созвучные стихотворения? ну, это они как это не созвучные, раз я сыздетства природу чувствовал? и тучку понимал, за что же, уважаемый товарищ, не берут-то? пущай скажут. нельзя же голословно оскорблять личности! пущай хотя одну штуковину возьмут.натиск поэта я стойко выдерживал два месяца.два месяца я, нервный и больной человек, отравленный газами в германскую войну, терпел нашествия ивана филипповича из уважения к его происхождению. но через два месяца я стал сдавать.и наконец, когда иван филиппович принёс мне большую поэму или , чёрт её разберёт, я окончательно сдал.— ага,— сказал я,— поэмку принесли? — поэмку принёс,— добродушно подтвердил иван филиппович,— сильная поэмка два дня как прорвало. удержу с чего бы это? — да уж не знаю, уважаемый товарищ. творчество нашло. пишешь и пишешь. руку будто кто водит за локоть. вдохновенье! — сказал я.— стишки работать нужно, товарищ, вот что! дать бы тебе камни на солнцепёке колоть, небось филиппович оживился и просиял: — дайте,— сказал он.— если есть, дайте. прошу и умоляю. потому до крайности дошло. второй год без работы пухну. хотя бы какую работишку то есть как? — удивился я.— а поэзия? — какая поэзия,— сказал иван филиппович тараканьим голосом.— жрать не только поэзия, я, уважаемый товарищ, чёрт знает на что могу филиппович решительным тоном занял у меня трёшку и ушёл.а через неделю я устроил ивана филипповича курьером в одну из редакций. стишки он писать бросил. нынче, хотя безработицы нету, ходит ко мне бывший делопроизводитель табачной фабрики — поэт от станка. он откровенно говорит: «хочу, знаете, к своему скромному канцелярскому заработку немножко подработать на этой самой поэзии».1924
