В ее образе ав-тор показал нам простую русскую женщину, храни-тельницу семейного очага и счастья, не забитую, не слабую, а самоотверженную и благородную, умею-щую принять важное решение, и в тоже время по-женски любознательную, проницательную и смекалистую. С Василисой Егоровной мы знакомимся одновре-менно с главным героем повести Петром Гриневым. И так же, как и он, оказываемся смущены и удивлены видом жены коменданта: «У окна сидела старушка в телогрейке и с платком на голове. Она разматывала нитки...» . И внешность, и одежда, и занятие Василисы Егоровны не соответствовали ее положению жены ко-менданта. Этим автор, на мой взгляд, подчеркивал происхождение Василисы Егоровны из народа. На это же указывала и речь ее, насыщенная пословицами, и обращение к Гриневу любить и жаловать. Садись, батюшка» . Мужа своего Василиса Егоровна уважала, называла его и в глаза и за глаза по имени и отчеству. Но, как и всякая сильная женщина, чувст-вовала над ним превосходство.
До прихода Пугачева Василиса Егоровна казалась мне этакой проворной русской старушенцией, крепко держащей в руках и дочь свою Машу, и слабовольного мужа (таким кажется мне в начале повести капитан Миронов) , одинаково интересующейся солением огур-цов и всеми делами, что происходили в крепости. Из-за всего этого Василиса Егоровна выглядела в моих глазах немного даже смехотворной. Совсем другой предстала передо мной старушка с приходом в крепость Пугачева. Навязчиво любопытствующая, занятая лишь до-машними делами и хлопотами, Василиса Егоровна пре-вратилась в самоотверженную, благородную женщину, готовую в тяжелую минуту разделить, если придется, трагическую участь своего мужа. Узнав, что крепость может оказаться в руках мятежников, Василиса Его-ровна отказалась от предложения мужа укрыться у родственников в Оренбурге: «-- Добро, --сказала ко-мендантша, --так и быть, отправим Машу. А меня и во сне не проси: не поеду. Нечего мне под старость лет расставаться с тобой да искать одинокой могилы на чу-жой сторонке. Вместе жить, вместе и умирать» . Разве не достойны уважения эти слова, и разве не достойна уважения жена, сказавшая их мужу? ! Сказанное Васи-лиса Егоровна подтвердила на деле: когда, повесив ко-менданта, казаки вытащили ее из дома «растрепанную и раздетую донага» , Василиса Егоровна не стала про-сить пощады, а громко закричала: «Отпустите душу на покаяние. Отцы родные, отведите меня к Ивану Кузь-мичу» . Так вместе они и погибли.
Язык – отражение жизни. И если исчезает из жизни какое-то явление, исчезает и слово, его обозначавшее. К примеру, кто знает сейчас, что означает роскошное слово «тезоименитство»?
Та же самая беда могла произойти со словом «недоросль». В 18-м веке недорослями называли молодых дворян, не закончивших образования. Такие молодые люди не могли поступить на государственную службу и, что не менее существенно, не могли получить свидетельство о совершеннолетии, которое называлось венечной памятью. Без такого свидетельства нельзя было жениться – попы не венчали. Так что – хочешь, не хочешь – а учиться приходилось.
Молодых людей учили в родных домах наемные учителя. Это то воспитание, про которое сказал А.С.Пушкин:
Мы все учились понемногу Чему-нибудь и как-нибудь
В 19-м веке на смену такому патриархальному обучению пришла система государственного образования. Стали открываться гимназии. Те, кого раньше называли «недорослями», стали именоваться гимназистами. Гимназистов обучали по единым программам. По окончании гимназий молодые люди получали документ об образовании единого образца – аттестат зрелости. Как видим, понятие об общественной зрелости (в том числе, и половой) накрепко увязали с получением образования.
С распространением гимназий домашнее образование практически полностью исчезло. Исчезли и молодые люди, учившиеся непонятно чему непонятно у кого и непонятно сколько лет. Соответственно и слово «недоросль» должно было кануть в небытие.
Должно было, но не кануло. Благодаря пьесе Д.И.Фонвизина слово «недоросль» стало нарицательным.
С Василисой Егоровной мы знакомимся одновре-менно с главным героем повести Петром Гриневым. И так же, как и он, оказываемся смущены и удивлены видом жены коменданта: «У окна сидела старушка в телогрейке и с платком на голове. Она разматывала нитки...» . И внешность, и одежда, и занятие Василисы Егоровны не соответствовали ее положению жены ко-менданта. Этим автор, на мой взгляд, подчеркивал происхождение Василисы Егоровны из народа. На это же указывала и речь ее, насыщенная пословицами, и обращение к Гриневу любить и жаловать. Садись, батюшка» . Мужа своего Василиса Егоровна уважала, называла его и в глаза и за глаза по имени и отчеству. Но, как и всякая сильная женщина, чувст-вовала над ним превосходство.
До прихода Пугачева Василиса Егоровна казалась мне этакой проворной русской старушенцией, крепко держащей в руках и дочь свою Машу, и слабовольного мужа (таким кажется мне в начале повести капитан Миронов) , одинаково интересующейся солением огур-цов и всеми делами, что происходили в крепости. Из-за всего этого Василиса Егоровна выглядела в моих глазах немного даже смехотворной. Совсем другой предстала передо мной старушка с приходом в крепость Пугачева. Навязчиво любопытствующая, занятая лишь до-машними делами и хлопотами, Василиса Егоровна пре-вратилась в самоотверженную, благородную женщину, готовую в тяжелую минуту разделить, если придется, трагическую участь своего мужа. Узнав, что крепость может оказаться в руках мятежников, Василиса Его-ровна отказалась от предложения мужа укрыться у родственников в Оренбурге: «-- Добро, --сказала ко-мендантша, --так и быть, отправим Машу. А меня и во сне не проси: не поеду. Нечего мне под старость лет расставаться с тобой да искать одинокой могилы на чу-жой сторонке. Вместе жить, вместе и умирать» . Разве не достойны уважения эти слова, и разве не достойна уважения жена, сказавшая их мужу? ! Сказанное Васи-лиса Егоровна подтвердила на деле: когда, повесив ко-менданта, казаки вытащили ее из дома «растрепанную и раздетую донага» , Василиса Егоровна не стала про-сить пощады, а громко закричала: «Отпустите душу на покаяние. Отцы родные, отведите меня к Ивану Кузь-мичу» . Так вместе они и погибли.
Та же самая беда могла произойти со словом «недоросль». В 18-м веке недорослями называли молодых дворян, не закончивших образования. Такие молодые люди не могли поступить на государственную службу и, что не менее существенно, не могли получить свидетельство о совершеннолетии, которое называлось венечной памятью. Без такого свидетельства нельзя было жениться – попы не венчали. Так что – хочешь, не хочешь – а учиться приходилось.
Молодых людей учили в родных домах наемные учителя. Это то воспитание, про которое сказал А.С.Пушкин:
Мы все учились понемногу
Чему-нибудь и как-нибудь
В 19-м веке на смену такому патриархальному обучению пришла система государственного образования. Стали открываться гимназии. Те, кого раньше называли «недорослями», стали именоваться гимназистами. Гимназистов обучали по единым программам. По окончании гимназий молодые люди получали документ об образовании единого образца – аттестат зрелости. Как видим, понятие об общественной зрелости (в том числе, и половой) накрепко увязали с получением образования.
С распространением гимназий домашнее образование практически полностью исчезло. Исчезли и молодые люди, учившиеся непонятно чему непонятно у кого и непонятно сколько лет. Соответственно и слово «недоросль» должно было кануть в небытие.
Должно было, но не кануло. Благодаря пьесе Д.И.Фонвизина слово «недоросль» стало нарицательным.