Поводом к созданию басни послужил случай из жизни Крылова (рис. 1): «Какой-то вельможа (по словам одних – гр. Разумовский, по другим – кн. А. Н. Голицын), может быть, следуя примеру имп. Марии Федоровны, покровительствовавшей поэту, а может быть, искренно желая свести с ним знакомство, пригласил его к себе и просил прочитать две-три басенки. Крылов артистически прочитал несколько басен, в том числе одну, заимствованную у Лафонтена. Вельможа выслушал его благосклонно и глубокомысленно сказал: «Это хорошо, но почему вы не переводите так, как Иван Иванович Дмитриев?» – «Не умею», – скромно отвечал поэт. Тем разговор и закончился. Возвратясь домой, задетый за живое баснописец вылил свою желчь в басне «Осел и Соловей». Кеневич В.Ф. Из «Библиографических и исторических примечаний к басням Крылова»
После публикации басни Крылова стали называть «Соловьем». Это прозвание вошло в литературу.
В композиции поэмы все основные эпизоды разворачиваются в строгой последовательности, без романтической недосказанности, благодаря чему нарастает драматизм поэмы. Своеобразие этой последней романтической поэмы Пушкина сказывается и в выборе словесно-изобразительных средств. Вступая на путь реализма, Пушкин чаще обращается к обычному разговорному языку. Мы слышим «лай собак» , «скрип телег» , видим, как «толпа валит» . Конкретность и точность достигается автором в эпитетах: «пустынное» поле; «черноокая» Земфира; «знойное» лето; «разноцветные» ковры; «шумные» пиры; «тяжко» пляшущий медведь. А сравнение одинокой телеги Алеко с журавлем, «пронзенным гибельным свинцом» и отставшим от станицы своих собратьев, развернулось в яркую реалистическую картину. Часты в «Цыганах» и переносы стиха, что сближает язык поэмы с разговорным. Последняя романтическая поэма Пушкина «Цыганы» ознаменовала новый этап в творчестве поэта. От романтической субъективности к реалистической объективности — таков путь Пушкина в создании этого произведения. В целом это путь восхождения поэта к высотам мастерства.
Поводом к созданию басни послужил случай из жизни Крылова (рис. 1): «Какой-то вельможа (по словам одних – гр. Разумовский, по другим – кн. А. Н. Голицын), может быть, следуя примеру имп. Марии Федоровны, покровительствовавшей поэту, а может быть, искренно желая свести с ним знакомство, пригласил его к себе и просил прочитать две-три басенки. Крылов артистически прочитал несколько басен, в том числе одну, заимствованную у Лафонтена. Вельможа выслушал его благосклонно и глубокомысленно сказал: «Это хорошо, но почему вы не переводите так, как Иван Иванович Дмитриев?» – «Не умею», – скромно отвечал поэт. Тем разговор и закончился. Возвратясь домой, задетый за живое баснописец вылил свою желчь в басне «Осел и Соловей». Кеневич В.Ф. Из «Библиографических и исторических примечаний к басням Крылова»
После публикации басни Крылова стали называть «Соловьем». Это прозвание вошло в литературу.