Автор "Слова" использует самые разнообразные художественные средства изображения: гиперболы, метафоры, сравнения, контрасты, эпитеты, олицетворение. Необъятность Русской земли подчеркивается им одновременностью действия в разных ее концах: "девицы поют на Дунае, льются голоса через море до Киева", "трубы трубят в Новгороде, стоят стязи в Путивле", "кони ржут за Сулою, звенит слава в Киеве". Широкое пространство действия объединяется гиперболической быстротой передвижения по нему действующих лиц. Всеслав, по выражению автора "Слова", хитростями подперся на коней и скакнул к городу Киеву и дотянулся копьем до золотого престола киевского. Отскочил от него лютым зверем. В полночь из Белгорода скрылся в синем облаке, наутро же, поднявшись, оружием отворил ворота Новгорода, расшиб славу Ярослава. В обширных пространствах Руси могущество героев "Слова" приобретает гиперболические размеры: Владимира Мономаха нельзя было пригвоздить к горам Киевским; Галицкий Ярослав подпер горы, затворил Дунаю ворота. Чем шире охватывает автор Русскую землю, тем конкретнее и жизненнее становится ее образ, в котором оживают реки, вступающие в беседу с Игорем, наделяются человеческим разумом звери и птицы, принимающие участие в судьбе Игоря. Вся художественная система "Слова о полку Игореве" построена на контрастах. Один из самых острых контрастов, пронизывающих всю поэму, — это контраст книжных элементов стиля с народнопоэтическими. Широко представлена в "Слове" и феодальная символика. военно-дружинной среде определенное символическое значение имели меч (символ войны), стяг, копье, стремя.. Но ближе всего "Слово" к народной поэзии. Народны образы дерева, преклоняющегося до земли от горя, никнущей от жалости травы, сравнения битвы с пиром, с жатвой. Близок к народному плачу плач Ярославны. В народных плачах постоянны те же обращения к ветру, к реке, к солнцу, которые звучат и в плаче Ярославны. Сон Святослава полон народных поэтических символов. Описание бегства Игоря из плена отражает сказочные мотивы: в сказках нередко герой от преследующего его колдуна, также обращается в животных. Подобно Игорю, обернувшемуся соколом и бившему гусей и лебедей к завтраку, обеду и ужину, в былине о Вольге Всеславьевиче последний, обернувшись соколом, бьет гусей и лебедей для своей дружины. Народная стихия в "Слове" выражается в характерных для народной поэзии отрицательных метафорах ("у Немиги кровавые берега не добром были засеяны — засеяны костьми русских сынов"), в фольклорных эпитетах (чистое поле, острые мечи, каленые стрелы, синее море, черный ворон, красные девы и др.), в некоторых гиперболах, сравнениях и т. д. Поразительно, что столь небольшое произведение так богато и даже роскошно по языку. Автор "Слова" очень точно и метко подбирает слова и выражения. Соловьиное пение не прекратилось — оно "уснуло"; синие молнии не просто блестят — они "трепещут"; трава не просто полегла — она "никнет". Персты не просто кладут на струны — их "воскладают". Славу можно "расшибить" и "притрепать". Тоска "разливается". Печаль "течет" посреди Русской земли. Веселье "развеивается по ковылю". Автор очень скуп на эпитеты, но зато употребленные им — метки. Например, такие эпитеты: "жемчужная" душа "теплые" туманы, "живые" струны. Богато и разнообразно слуховое восприятие автора "Слова". Голоса девиц на Дунае не просто доносятся до Киева _ они "вьются". Телеги у него не скрипят, а "кричат", как лебеди. Соловьи "щекочут", их песни "веселые", орлы "клекчут", лисицы "брешут", галки "говорят", кони "ржут", вороны "грают", туры "рыкают", сороки "втроскоташа", дятлы "тектом" поведают путь Игорю, ночью слышен звериный свист (свист степных сусликов) и т. д. Зрительная четкость образов "Слова" поразительна. Его автор обладал повышенным чувством цвета, характерным для эпохи высокого развития древнерусской живописи, наступившего в XII веке. Зрительно впечатляют образы плавающих в красной крови золотых шлемов, зеленой травы на серебряных берегах Донца, черной земли, политой красной
Черепаха, не нудьгуючи, годину сидить за чашкою чаю. Чотири чорненьких чумазеньких чортеня Креслили чорним чорнилом креслення. Щок-щок-щок: В чавунці зварю борщок. Під кущем курча гуляє, Черв’ячка собі шукає. Мати-квочка поруч з ним, З сином крихітним своїм. Качка чотири яєчка знесла, В червні вона каченят навела. Ходить тепер вона з ними на річку Їсть по дорозі смачненьку суничку. Вліз у хату їжачок І побачив бурячок: “У цікавої цій штучки Жодної нема колючки”. Якось повз колючий тато, На спині він ніс багато: Лист, ожину, два грибочка Для маленького синочка. “Їж, мій любий хлоп’ячок!” Вмовляє сина їжачок. Своїх друзів пригощаю, Наливаю в чашки чаю, Ось варення із порічки, А ось тістечко з сунички. Шифер кришу прикрашає, Від дощу її ховає. Ми до школи швидко йшли, Кущ шипшиновий знайшли. На машині у гараж Заїжджає батько наш. Для машини це як дім, Тепло й затишно у нім
Чотири чорненьких чумазеньких чортеня
Креслили чорним чорнилом креслення.
Щок-щок-щок: В чавунці зварю борщок.
Під кущем курча гуляє,
Черв’ячка собі шукає.
Мати-квочка поруч з ним,
З сином крихітним своїм. Качка чотири яєчка знесла,
В червні вона каченят навела.
Ходить тепер вона з ними на річку
Їсть по дорозі смачненьку суничку. Вліз у хату їжачок
І побачив бурячок:
“У цікавої цій штучки
Жодної нема колючки”. Якось повз колючий тато,
На спині він ніс багато:
Лист, ожину, два грибочка
Для маленького синочка.
“Їж, мій любий хлоп’ячок!”
Вмовляє сина їжачок. Своїх друзів пригощаю,
Наливаю в чашки чаю,
Ось варення із порічки,
А ось тістечко з сунички.
Шифер кришу прикрашає,
Від дощу її ховає. Ми до школи швидко йшли,
Кущ шипшиновий знайшли. На машині у гараж
Заїжджає батько наш.
Для машини це як дім,
Тепло й затишно у нім