Белогорская крепость находилась в сорока верстах от Оренбурга.
Дорога шла по крутому берегу Яика.
Река еще не замерзала, и ее свинцовые волны грустно чернели в однообразных берегах, покрытых белым снегом.
За ними простирались киргизские степи.
Я погрузился в размышления, большею частию печальные.
Между тем начало смеркаться.
Мы ехали довольно скоро.
Кибитка подъехала к крыльцу комендантского дома.
Народ узнал колокольчик Пугачева и толпою бежал за нами.
Швабрин встретил самозванца на крыльце.
Он был одет казаком и отрастил себе бороду.
Изменник Пугачеву вылезть из кибитки, в подлых выражениях изъявляя свою радость и усердие.
Пугачев толкнул дверь ногою; замок отскочил; дверь отворилась, и мы вошли.
Я взглянул и обмер.
На полу, в крестьянском оборванном платье сидела Марья Ивановна, бледная, худая, с растрепанными волосами.
Перед нею стоял кувшин воды, накрытый ломтем хлеба.
Увидя меня, она вздрогнула и закричала.
Что тогда со мною стало — не помню.
Швабрин упал на колени...
В эту минуту презрение заглушило во мне все чувства ненависти и гнева.
Белогорская крепость находилась в сорока верстах от Оренбурга.
Дорога шла по крутому берегу Яика.
Река еще не замерзала, и ее свинцовые волны грустно чернели в однообразных берегах, покрытых белым снегом.
За ними простирались киргизские степи.
Я погрузился в размышления, большею частию печальные.
Между тем начало смеркаться.
Мы ехали довольно скоро.
Кибитка подъехала к крыльцу комендантского дома.
Народ узнал колокольчик Пугачева и толпою бежал за нами.
Швабрин встретил самозванца на крыльце.
Он был одет казаком и отрастил себе бороду.
Изменник Пугачеву вылезть из кибитки, в подлых выражениях изъявляя свою радость и усердие.
Пугачев толкнул дверь ногою; замок отскочил; дверь отворилась, и мы вошли.
Я взглянул и обмер.
На полу, в крестьянском оборванном платье сидела Марья Ивановна, бледная, худая, с растрепанными волосами.
Перед нею стоял кувшин воды, накрытый ломтем хлеба.
Увидя меня, она вздрогнула и закричала.
Что тогда со мною стало — не помню.
Швабрин упал на колени...
В эту минуту презрение заглушило во мне все чувства ненависти и гнева.