Варвара прислушалась: донесся шум вечернего поезда. Царь ступил на двор широкий : там под елкою высокой белка песенку поет, золотой орех грызет. Начальник линии бросает последний взгляд на машину: всюду совершенный порядок, движения выверены, как в балете. Я смотрю на часы: мы точно выполняем расчеты штурмана.

Внучка у ней Маша была — ребенком еще помню ее — лет тринадцати теперь будет девочка.  Квартирка-то была, знаете, маленькая такая; стены были... ну, да что говорить! — стены были, как и все стены, не в них и дело, а вот воспоминания-то обо всем моем прежнем на меня тоску нагоняют. Мы все сидели тогда в зале у Анны Федоровны и пили кофе (было воскресенье).   Короче, Покровский видел везде только одни неудачи; характер его портился. Ему, верно, хотелось взглянуть в последний раз на день, на свет божий, на солнце.

Каждый ребенок знает, как хорошо на реке. И я не исключение. Удивительное чувство: стоять на безлюдном берегу, раскинув руки, и вдыхать чистый речной воздух. Помню летом, я стоял на берегу и друг мой был со мной. Над нами медленно плыли пушистые облака. Зеркальная гладь расстилалась передо мной: тиха и загадочна была река в тот день. И на том, и на этом берегу тихо шептались деревья. Со всех сторон доносился этот лесной разговор. О чем они шептались? Неизвестно. Но в каждом звуке, что доносил до нас теплый летний ветерок, мы изо всех сил пытались разобрать лесную речь.