Пробрался я к нашему дому. мне хотелось первому встретить бабушку, и оттого я не пошел улицей. дверь распахнута. краски на двери и на крыльце почти не осталось. лишь лоскутки ее светлели в завалах половиц и на косяках двери. бабушка сидела на скамье возле подслеповатого кухонного окна и сматывала нитки на клубок. я замер у двери. буря пролетела над землей! смешались и перепутались миллионы человеческих судеб, исчезли старые и появились новые государства, фашизм, грозивший роду человеческому смертью, подох, а тут как висел настенный шкафчик из досок и на нем ситцевая занавеска в крапинку, так и висит; как стояли чугунки и синяя кружка на припечке, так и стоят, даже бабушка на привычном месте, с привычным делом в руках. - што ж ты стоишь, батюшко, у порога? подойди, подойди! перекрешшу я тебя, милого. у меня в ногу испужаюсь или обрадуюсь – бабушка сделала попытку встать, но ее шатнуло, и она ухватилась руками за стол. какие маленькие сделались у бабушки руки! кожа на них желта и блестит, что луковая шелуха. сквозь сработанную кожу видна каждая косточка. я сгреб бабушку в беремя. - молилась, молилась за тебя, - торопливо шептала бабушка и по-птичьи тыкалась мне в грудь. она целовала там, где сердце, и все повторяла: - молилась, на дряхлой щеке ее осталась и не сходила вмятина от красной звезды. - устала я, батюшко. вся устала. восемьдесят шестой работы сделала – иной артели впору. тебя все ждала. жданье крепит. теперь пора. теперь скоро помру. ты уж, батюшко, приедь похоронить-то закрой мои бабушка ослабела и только целовала мои руки, мочила их слезами. я тоже плакал молча и просветленно. вскорости бабушка умерла. мне прислали на урал телеграмму, но меня не отпустили с производства. начальник, где я работал, сказал: - не положено. мать или отца – другое дело. а бабушек да откуда знать он мог, что бабушка была для меня отцом и матерью – всем, что есть на этом свете дорогого для меня. мне надо было бросить работу, продать последние штаны и сапоги да поспешить на похороны, а я не сделал этого. случись это теперь, я бы ползком добрался от урала до сибири, чтобы закрыть бабушке глаза, отдать ей последний поклон. и живет в сердце вина. гнетущая, тихая, вечная. я знаю, бабушка простила бы меня. она всегда и все мне прощала. но ее нет. и никогда не будет. и некому прощать. есть ли в этом тексте
