В 1944 году Василь Быков оказался около сборного пункта военнопленных, а впоследствии вспоминал это событие: “И вдруг загорелое, небритое лицо одного из тех, что безучастно сидели в канаве у самой изгороди, показалось мне знакомым. Пленный тоже задержал на мне свой отрешённый взгляд, и в следующее мгновение я узнал в нём когдатошнего моего сослуживца, который с осени 43-го считался погибшим. Более того, за стойкость, проявленную в тяжёлом бою на Днепровском плацдарме, за умелое командование окружённым батальоном, в котором он был начальником штаба, этот человек «посмертно» был удостоен высокой награды. О нём рассказывали новому пополнению, о его подвиге проводили беседы, на его опыте учились воевать. А он вот сидел теперь передо мной в пропотевшем немецком кителе с трёхцветным шевроном на рукаве, на котором красноречиво поблёскивали три знакомые буквы «РОА»…
Он попросил закурить и кратко поведал печальную и одновременно страшную в своей уничтожающей простоте историю. Оказывается, в том памятном бою на плацдарме он не был убит, а был только ранен и попал в плен. В лагере, где он потом оказался, сотнями умирали от голода, а он хотел жить и, вознамерившись обхитрить немцев, записался во власовскую армию с надеждой улучить момент и перебежать к своим. Но как назло удобного момента всё не было, фронт находился в жёсткой обороне, а за власовцами строго следили гитлеровцы. С начала нашего наступления ему пришлось принять участие в боях против своих, хотя, разумеется, он стрелял вверх: разве он враг, утешал он себя. И вот в конце концов оказался в плену, конечно же, сдался сам, иначе бы тут не сидел.
Я слушал его и верил ему: он не врал, он говорил правду. Безусловно, он не был из числа тех, которые жаждали служить врагу, его личная храбрость и воинское мастерство были засвидетельствованы высокой наградой. Просто, оказавшись в плену, он превыше всего поставил собственную жизнь и решил обхитрить фашистов. И вот плачевный результат хитрости…”
Ф.Энгельс писал: “Мужество, которое необходимо для того, чтобы в критическую минуту собраться с духом и принять смелое решение, совершенно не похоже на то мужество, которое позволяет человеку блестяще командовать дивизией под огнём”. Что же лежит в основе мужества Сотникова? (Сила духа, чувство ответственности за жизнь других людей, честность.)
Проехавши две версты, встретили поворот на проселочную дорогу. Чичиков поднял несколько бровь, услышав такое отчасти греческое имя, которому, неизвестно почему, Манилов дал окончание на «юс». Один раз, впрочем, лицо его приняло суровый вид, и он строго застучал по столу, устремив глаза на сидевших насупротив его детей. Наконец Манилов поднял трубку с чубуком и поглядел снизу ему в лицо, стараясь высмотреть, не видно ли какой усмешки на губах его. Так рассуждая, Селифан забрался наконец в самые отдаленные отвлеченности. Сначала, принявши косое направление, хлестал он в одну сторону кузова кибитки, потом в другую. После чего Селифан, помахивая кнутом, затянул песню не песню, но что-то такое длинное, чему и конца не было.
В 1944 году Василь Быков оказался около сборного пункта военнопленных, а впоследствии вспоминал это событие: “И вдруг загорелое, небритое лицо одного из тех, что безучастно сидели в канаве у самой изгороди, показалось мне знакомым. Пленный тоже задержал на мне свой отрешённый взгляд, и в следующее мгновение я узнал в нём когдатошнего моего сослуживца, который с осени 43-го считался погибшим. Более того, за стойкость, проявленную в тяжёлом бою на Днепровском плацдарме, за умелое командование окружённым батальоном, в котором он был начальником штаба, этот человек «посмертно» был удостоен высокой награды. О нём рассказывали новому пополнению, о его подвиге проводили беседы, на его опыте учились воевать. А он вот сидел теперь передо мной в пропотевшем немецком кителе с трёхцветным шевроном на рукаве, на котором красноречиво поблёскивали три знакомые буквы «РОА»…
Он попросил закурить и кратко поведал печальную и одновременно страшную в своей уничтожающей простоте историю. Оказывается, в том памятном бою на плацдарме он не был убит, а был только ранен и попал в плен. В лагере, где он потом оказался, сотнями умирали от голода, а он хотел жить и, вознамерившись обхитрить немцев, записался во власовскую армию с надеждой улучить момент и перебежать к своим. Но как назло удобного момента всё не было, фронт находился в жёсткой обороне, а за власовцами строго следили гитлеровцы. С начала нашего наступления ему пришлось принять участие в боях против своих, хотя, разумеется, он стрелял вверх: разве он враг, утешал он себя. И вот в конце концов оказался в плену, конечно же, сдался сам, иначе бы тут не сидел.
Я слушал его и верил ему: он не врал, он говорил правду. Безусловно, он не был из числа тех, которые жаждали служить врагу, его личная храбрость и воинское мастерство были засвидетельствованы высокой наградой. Просто, оказавшись в плену, он превыше всего поставил собственную жизнь и решил обхитрить фашистов. И вот плачевный результат хитрости…”
Ф.Энгельс писал: “Мужество, которое необходимо для того, чтобы в критическую минуту собраться с духом и принять смелое решение, совершенно не похоже на то мужество, которое позволяет человеку блестяще командовать дивизией под огнём”. Что же лежит в основе мужества Сотникова? (Сила духа, чувство ответственности за жизнь других людей, честность.)
Проехавши две версты, встретили поворот на проселочную дорогу. Чичиков поднял несколько бровь, услышав такое отчасти греческое имя, которому, неизвестно почему, Манилов дал окончание на «юс». Один раз, впрочем, лицо его приняло суровый вид, и он строго застучал по столу, устремив глаза на сидевших насупротив его детей. Наконец Манилов поднял трубку с чубуком и поглядел снизу ему в лицо, стараясь высмотреть, не видно ли какой усмешки на губах его. Так рассуждая, Селифан забрался наконец в самые отдаленные отвлеченности. Сначала, принявши косое направление, хлестал он в одну сторону кузова кибитки, потом в другую. После чего Селифан, помахивая кнутом, затянул песню не песню, но что-то такое длинное, чему и конца не было.