Сущий мученик четырнадцатого класса, /огражденный своим чином токмо от побоев/, и то не всегда (ссылаюсь на совесть моих читателей).
Всю досаду,/ накопленную во время скучной езды/, путешественник вымещает на смотрителе.
Что касается до меня, то, признаюсь, я предпочитаю их беседу речам какого-нибудь чиновника 6-го класса, /следующего по казенной надобности./
В 1816 году, в мае месяце, случилось мне проезжать через ***скую губернию, по тракту, /ныне уничтоженному/.
Тут он принялся переписывать мою подорожную, а я занялся рассмотрением картинок,/ украшавших его смиренную, но опрятную обитель/.
При сем известии путешественник возвысил было голос и нагайку; но Дуня, /привыкшая к таковым сценам/, выбежала из-за перегородки и ласково обратилась к проезжему с вопросом: не угодно ли будет ему чего-нибудь покушать?
Дуня обвязала ему голову платком, /намоченным уксусом/, и села с своим шитьем у его кровати.
В комнате, /прекрасно убранной/, Минский сидел в задумчивости.
Дуня,/ одетая со всею роскошью моды/, сидела на ручке его кресел, как наездница на своем английском седле.
Таков был рассказ приятеля моего, старого смотрителя, рассказ, /неоднократно прерываемый слезами/, которые живописно отирал он своею полою, как усердный Терентьич в прекрасной Дмитриева.
Сущий мученик четырнадцатого класса, /огражденный своим чином токмо от побоев/, и то не всегда (ссылаюсь на совесть моих читателей).
Всю досаду,/ накопленную во время скучной езды/, путешественник вымещает на смотрителе.
Что касается до меня, то, признаюсь, я предпочитаю их беседу речам какого-нибудь чиновника 6-го класса, /следующего по казенной надобности./
В 1816 году, в мае месяце, случилось мне проезжать через ***скую губернию, по тракту, /ныне уничтоженному/.
Тут он принялся переписывать мою подорожную, а я занялся рассмотрением картинок,/ украшавших его смиренную, но опрятную обитель/.
При сем известии путешественник возвысил было голос и нагайку; но Дуня, /привыкшая к таковым сценам/, выбежала из-за перегородки и ласково обратилась к проезжему с вопросом: не угодно ли будет ему чего-нибудь покушать?
Дуня обвязала ему голову платком, /намоченным уксусом/, и села с своим шитьем у его кровати.
В комнате, /прекрасно убранной/, Минский сидел в задумчивости.
Дуня,/ одетая со всею роскошью моды/, сидела на ручке его кресел, как наездница на своем английском седле.
Таков был рассказ приятеля моего, старого смотрителя, рассказ, /неоднократно прерываемый слезами/, которые живописно отирал он своею полою, как усердный Терентьич в прекрасной Дмитриева.