В пустыне мы пробыли всего один день, правда, с ночевкой. Уже на закате мы заехали на гору, обрывающуюся в долину Мертвого моря, и решили поставить палатки там. Глянули на Иудейскую пустыню, и обоим нам пришло в голову, что пустыня - это открытый мозг земли. Завтра никуда не поедем, пока не спадет жара. Рано утром, пока еще прохладно, я сел на краю обрыва и смотрел, как меняется цвет воды – от угольно-черного до фиолетового. Потом, довольно резко, вода стала серо-голубой и наступила жара. Из-за очень яркого солнца и довольно бедного пейзажа изменения, происходящие над Мертвым морем с движением солнца, кажутся не постепенными, как положено в природе, а отдельными сценами, как в театре. Изменение сцены становится заметным только тогда, когда сцена уже другая. Игроки в этом театре - солнце и воздух, иорданские горы - занавес, а пейзаж – статисты. Утром, пока солнце не выйдет из-за иорданских гор и не осветит все пространство над Мертвым морем - царство мглы. Часов в десять в воздухе повисает жаркое марево и без того обесцвеченный ландшафт становится еще бледнее. Но стоит солнцу миновать верхнее, отвесное положение и начать светить на воздух чуть сбоку, как все вдруг выступает из небытия, и освещается ясным, будто отовсюду исходящим светом. В таком свете тени более отчетливы, предметы выглядят скорее, как свои контуры, и вся сцена еще более напоминает театр. Я так долго сидел на краю обрыва, что когда пошел готовить пищу, мне казалось, что я все еще сижу там. Сготовили, поели, поговорили. Только начали собираться двигаться дальше, как позвонил мой мобильный и директор потребовал, чтобы я вышел на работу. Пришлось мне возвращаться. По выходе на работу меня посетила здравая мысль. Вначале – в шутку, а потом я подумал, что ведь, и на самом деле, это так. Когда я появился, одна женщина закричала: «А вот и Юра!» А я ей говорю: «А это уже не Юра». Она: «Как это, ты уже не Юра?» Я отвечаю: «Да, в мою голову пришла новая мысль, и теперь это уже не я!» Все засмеялись, а я подумал, что ведь, действительно, с каждой новой, принятой мной мыслью, я становлюсь другим. Почему-то это доставило мне радость, и я подумал, странно, ведь с человеком постоянно происходят изменения, например, с возрастом, но одним придается значение, а другим – нет. Поскольку все это пришло мне в голову, после посещения Мертвого моря, я думаю, что там и ответ - метафорическое богатство происходящего там, вызвано приближением восприятия и представлений к одному - театру. Мысли получают значение, как действенно реализующиеся в сюжете. Это состояние у меня сохранилось, и было перенесено на ситуацию на работе. А поскольку радость, несомненно, положительный ориентир, я подумал, что неплохо было бы научиться вызывать это состояние и в обычной обстановке - видеть свои мысли, как происходящее, со стороны. Ночью, уже не в первый раз, мне приснился сон, что я бесцельно брожу по коридорам и аудиториям университета, но в отличие от предыдущих вариантов этого сна, под самое утро ко мне подошел лектор и предложил заняться оформлением стенной газеты, поскольку студенты заняты учебой. Он явно намекал, что я занимаюсь тут чем-то не тем, и как только я проснулся, тут же понял, что же я искал в этих снах. Это было то же, что я хотел увидеть, когда в первый раз вошел в библиотеку университета, взял статью по математике и с час тупо глядел в нее, даже не пытаясь понять, что означают эти каракули, а как будто пытаясь проникнуть за них. С одной стороны, безусловно, это было проявлением некой инфантильной игры. Наверное, я хотел выглядеть более умным, чем являюсь на самом деле. С другой, и это подтвердилось, когда я повзрослел, и особенно, когда два года изучал Тору в ешиве, я хотел понять, что хочет сказать своими писаниями автор и, вообще, увидеть за строками его самого. К сожалению, мне никто не объяснил, что в научных работах это не содержится, а то бы я значительно раньше понял, что занятия наукой не для меня. Даже при самом увлекательном сюжете книги, меня интересует именно то, что хотел сказать этим автор, и часто, поняв это, я теряю интерес к дальнейшему чтению. Подобное отношение к печатному слову развилось у меня в отношение к слову вообще, а затем и ко всем символическим построениям и действиям. Хотя отрицать мышление и сознание, которые тоже являются видами символической деятельности, как делают йоги, я не склонен. Мне они служат для того, чтобы очертить и взглянуть со стороны на свою социальную часть. В результате, мне иногда удается разглядеть кое-что за ее пределами. Происходит это неожиданно и вне зависимости от моей воли, как будто что-то промелькивает в моем мозгу, и я ощущаю радость, как тогда, по возвращении из Иудейской пустыни.
Рано утром, пока еще прохладно, я сел на краю обрыва и смотрел, как меняется цвет воды – от угольно-черного до фиолетового. Потом, довольно резко, вода стала серо-голубой и наступила жара. Из-за очень яркого солнца и довольно бедного пейзажа изменения, происходящие над Мертвым морем с движением солнца, кажутся не постепенными, как положено в природе, а отдельными сценами, как в театре. Изменение сцены становится заметным только тогда, когда сцена уже другая. Игроки в этом театре - солнце и воздух, иорданские горы - занавес, а пейзаж – статисты.
Утром, пока солнце не выйдет из-за иорданских гор и не осветит все пространство над Мертвым морем - царство мглы. Часов в десять в воздухе повисает жаркое марево и без того обесцвеченный ландшафт становится еще бледнее.
Но стоит солнцу миновать верхнее, отвесное положение и начать светить на воздух чуть сбоку, как все вдруг выступает из небытия, и освещается ясным, будто отовсюду исходящим светом. В таком свете тени более отчетливы, предметы выглядят скорее, как свои контуры, и вся сцена еще более напоминает театр.
Я так долго сидел на краю обрыва, что когда пошел готовить пищу, мне казалось, что я все еще сижу там. Сготовили, поели, поговорили. Только начали собираться двигаться дальше, как позвонил мой мобильный и директор потребовал, чтобы я вышел на работу. Пришлось мне возвращаться.
По выходе на работу меня посетила здравая мысль. Вначале – в шутку, а потом я подумал, что ведь, и на самом деле, это так. Когда я появился, одна женщина закричала: «А вот и Юра!» А я ей говорю: «А это уже не Юра». Она: «Как это, ты уже не Юра?» Я отвечаю: «Да, в мою голову пришла новая мысль, и теперь это уже не я!» Все засмеялись, а я подумал, что ведь, действительно, с каждой новой, принятой мной мыслью, я становлюсь другим. Почему-то это доставило мне радость, и я подумал, странно, ведь с человеком постоянно происходят изменения, например, с возрастом, но одним придается значение, а другим – нет. Поскольку все это пришло мне в голову, после посещения Мертвого моря, я думаю, что там и ответ - метафорическое богатство происходящего там, вызвано приближением восприятия и представлений к одному - театру. Мысли получают значение, как действенно реализующиеся в сюжете. Это состояние у меня сохранилось, и было перенесено на ситуацию на работе. А поскольку радость, несомненно, положительный ориентир, я подумал, что неплохо было бы научиться вызывать это состояние и в обычной обстановке - видеть свои мысли, как происходящее, со стороны.
Ночью, уже не в первый раз, мне приснился сон, что я бесцельно брожу по коридорам и аудиториям университета, но в отличие от предыдущих вариантов этого сна, под самое утро ко мне подошел лектор и предложил заняться оформлением стенной газеты, поскольку студенты заняты учебой. Он явно намекал, что я занимаюсь тут чем-то не тем, и как только я проснулся, тут же понял, что же я искал в этих снах. Это было то же, что я хотел увидеть, когда в первый раз вошел в библиотеку университета, взял статью по математике и с час тупо глядел в нее, даже не пытаясь понять, что означают эти каракули, а как будто пытаясь проникнуть за них.
С одной стороны, безусловно, это было проявлением некой инфантильной игры. Наверное, я хотел выглядеть более умным, чем являюсь на самом деле. С другой, и это подтвердилось, когда я повзрослел, и особенно, когда два года изучал Тору в ешиве, я хотел понять, что хочет сказать своими писаниями автор и, вообще, увидеть за строками его самого. К сожалению, мне никто не объяснил, что в научных работах это не содержится, а то бы я значительно раньше понял, что занятия наукой не для меня. Даже при самом увлекательном сюжете книги, меня интересует именно то, что хотел сказать этим автор, и часто, поняв это, я теряю интерес к дальнейшему чтению. Подобное отношение к печатному слову развилось у меня в отношение к слову вообще, а затем и ко всем символическим построениям и действиям. Хотя отрицать мышление и сознание, которые тоже являются видами символической деятельности, как делают йоги, я не склонен. Мне они служат для того, чтобы очертить и взглянуть со стороны на свою социальную часть. В результате, мне иногда удается разглядеть кое-что за ее пределами. Происходит это неожиданно и вне зависимости от моей воли, как будто что-то промелькивает в моем мозгу, и я ощущаю радость, как тогда, по возвращении из Иудейской пустыни.