В «Воображаемом музее» Мальро приводит следующие слова Гете: «Отныне писатели будут создавать свои собственные жизнеописания». Несомненно, говоря это, старый Гете преувеличивал, как преувеличивал он и преемственность между «Вергером» и второй частью «Фауста». И если существуют такие художественные произведения (и жизненные биографии), в которых можно увидеть последовательное воплощение заранее продуманных (или предполагаемых) планов, то никакое творчество и никакая биография не нарушают в большей степени эту литературно-критическую схему, чем жизнь и творчество Мальро. И это, несомненно, прежде всего потому, что Мальро в первую очередь художник и человек действия, а уж потом писатель. Ведь как говорит Гарсиа, «действие осмысливается только в понятиях действия». Прежде чем действие подвергается осмыслению, оно осуществляет и выражает себя в структурах самого действия. Находясь в плену текущих событий, завися от темных хитросплетений мысли, действие, если оно, уступив автоматизму, не впадает в спячку, то дает им отпор, и делает это вопреки логике, почти вслепую; оно тем решительнее порывает с чем более неожиданно и рискованно питающее его решение. Творчество Мальро неразрывно связано с действием, и его жизненный путь, отмеченный крайностями, потрясает нас своими парадоксами и загадками, а не умиротворяет, сводя все к счастливому концу. И в этом нет ничего удивительного.Его последний выбор — выбор голлизма — был в порядке вещей, соответствовал его жизни и его действиям, стилю человека, привыкшего поражать внезапностью своих решений. Напрасно ждать от него каких бы то ни было объяснений. Объяснять значит исповедовать ту или иную идею, находиться у нее в плену, подчиняться определенной зависимости. Идеи мало что значили для него. Мальро вполне определенно считал, что идеи уводят от конкретных решений, вовлекая в ненужные разговоры, когда людям нечего сказать друг другу2. Нам не понять человека, опираясь на причинную зависимость, и добытые нашим знанием причины остаются без употребления: «Нам в самом деле не дано предвидеть важные действия наших близких; мы не предвидим, не познаем — мы узнаем...»3 Персонажи Мальро не общаются друг с другом — они противостоят друг другу. От их столкновений может стать чуточку светлее, а может — все погрузиться во тьму; проступающие из образы могут приводить их в возбуждение, а могут и угнетать — они не утруждают себя самоанализом. Нам кажется, что мы опознали несколько ключевых слов, но—и опыт подтверждает это — при каждом обращении к ним они утрачивают всякую определенность, что лишает нас какой бы то ни было надежды понять их подлинное значение. Что же касается идеи, то она формулируется наспех, ей зачастую не хватает нужных слов, чтобы выразить себя, она переполнена общими положениями, довольно смутными образами, темными местами и — насквозь пронизана лиризмом. Мальро нельзя объяснить — я имею в виду не его конкретные политические взгляды, а глубинные связи, существующие между его произведениями и конкретным выбором. Объяснение здесь надо искать в самой его деятельности и твор
