Музыкальный импрессионизм в качестве предшественника имеет прежде всего импрессионизм во французской живописи. У них не только общие корни, но и причинно-следственные отношения. И главный импрессионист в музыке, Клод Дебюсси, и особенно, Эрик Сати, его друг и предшественник на этом пути, и принявший от Дебюсси эстафету лидерства Морис Равель, искали и находили не только аналогии, но и выразительные средства в творчестве Клода Моне, Поля Сезанна, Пюви де Шаванна и Анри де Тулуз-Лотрека.
Сам по себе термин «импрессионизм» по отношению к музыке носит подчёркнуто условный и спекулятивный характер (в частности, против него неоднократно возражал сам Клод Дебюсси, впрочем, не предлагая ничего определённого взамен). Понятно, что средства живописи, связанные со зрением и средства музыкального искусства, базирующиеся большей частью на слухе, могут быть связаны друг с другом только при особенных, тонких ассоциативных параллелей, существующих только в сознании. Проще говоря, расплывчатое изображение Парижа «в осеннем дожде» и такие же звуки, «приглушённые шумом падающих капель» уже сами по себе имеют свойство художественного образа, но не реального механизма. Прямые аналогии между средствами живописи и музыки возможны только при посредстве личности композитора, испытавшего на себе личное влияние художников или их полотен. Если художник или композитор отрицает или не признаёт подобные связи, то говорить о них становится как минимум, затруднительным. Однако перед нами в качестве важного артефакта имеются признания и, (что важнее всего) сами произведения главных действующих лиц музыкального импрессионизма. Отчётливее остальных эту мысль выразил именно Эрик Сати, постоянно акцентировавший внимание на том, сколь многим в своём творчестве он обязан художникам. Он привлёк к себе Дебюсси оригинальностью своего мышления, независимым, грубоватым характером и едким остроумием, не щадящим решительно никаких авторитетов. Также, Сати заинтересовал Дебюсси своими новаторскими фортепианными и вокальными сочинениями, написанными смелой, хотя и не вполне профессиональной рукой.
Либреттист Н. Волков (1894—1965) начал работу над «Спартаком» еще в 1933 году. Он пользовался консультациями художника Ф. Федоровского (1883—1955) и балетмейстера И. Моисеева (1906—2007), давно уже мечтавшего поставить этот спектакль. В работе над либретто Волков обращался к свидетельствам античных историков, в особенности к «Жизнеописаниям» Плутарха (50—120), были им использованы и сатиры Ювенала (ок. 60—140). Кроме того, либреттист опирался на статью Л. Фридлендера «Картины из бытовой жизни Рима» и книгу советского историка А. Мишулина «Спартаковское восстание», кое-что было почерпнуто из популярного романа Джованьоли «Спартак» (описание ристалищ) и исторической хроники М. Оливье «Спартак». «Архитектоника балета слагалась как трагедия о Спартаке, — писал Волков, — как рассказ о возвышении и гибели вождя, как история героя, чей ум, воля и высокие идеалы преодолели ограниченность своего времени и <...> стали бессмертными символами борьбы угнетенных классов и народов против угнетателей». Не удивительно, что предложенный сюжет получил одобрение властей. Однако работа над балетом была отложена на многие годы.
В 1950 году Хачатурян побывал в Италии, видел Колизей, Аппиеву дорогу. Возможно, именно с этими впечатлениями было связано возвращение к задуманному балету. Работа над музыкой продолжалась три с половиной года — последняя точка в партитуре была поставлена в начале февраля 1954-го.
Импрессионизм в музыке.
Музыкальный импрессионизм в качестве предшественника имеет прежде всего импрессионизм во французской живописи. У них не только общие корни, но и причинно-следственные отношения. И главный импрессионист в музыке, Клод Дебюсси, и особенно, Эрик Сати, его друг и предшественник на этом пути, и принявший от Дебюсси эстафету лидерства Морис Равель, искали и находили не только аналогии, но и выразительные средства в творчестве Клода Моне, Поля Сезанна, Пюви де Шаванна и Анри де Тулуз-Лотрека.
Сам по себе термин «импрессионизм» по отношению к музыке носит подчёркнуто условный и спекулятивный характер (в частности, против него неоднократно возражал сам Клод Дебюсси, впрочем, не предлагая ничего определённого взамен). Понятно, что средства живописи, связанные со зрением и средства музыкального искусства, базирующиеся большей частью на слухе, могут быть связаны друг с другом только при особенных, тонких ассоциативных параллелей, существующих только в сознании. Проще говоря, расплывчатое изображение Парижа «в осеннем дожде» и такие же звуки, «приглушённые шумом падающих капель» уже сами по себе имеют свойство художественного образа, но не реального механизма. Прямые аналогии между средствами живописи и музыки возможны только при посредстве личности композитора, испытавшего на себе личное влияние художников или их полотен. Если художник или композитор отрицает или не признаёт подобные связи, то говорить о них становится как минимум, затруднительным. Однако перед нами в качестве важного артефакта имеются признания и, (что важнее всего) сами произведения главных действующих лиц музыкального импрессионизма. Отчётливее остальных эту мысль выразил именно Эрик Сати, постоянно акцентировавший внимание на том, сколь многим в своём творчестве он обязан художникам. Он привлёк к себе Дебюсси оригинальностью своего мышления, независимым, грубоватым характером и едким остроумием, не щадящим решительно никаких авторитетов. Также, Сати заинтересовал Дебюсси своими новаторскими фортепианными и вокальными сочинениями, написанными смелой, хотя и не вполне профессиональной рукой.
Либреттист Н. Волков (1894—1965) начал работу над «Спартаком» еще в 1933 году. Он пользовался консультациями художника Ф. Федоровского (1883—1955) и балетмейстера И. Моисеева (1906—2007), давно уже мечтавшего поставить этот спектакль. В работе над либретто Волков обращался к свидетельствам античных историков, в особенности к «Жизнеописаниям» Плутарха (50—120), были им использованы и сатиры Ювенала (ок. 60—140). Кроме того, либреттист опирался на статью Л. Фридлендера «Картины из бытовой жизни Рима» и книгу советского историка А. Мишулина «Спартаковское восстание», кое-что было почерпнуто из популярного романа Джованьоли «Спартак» (описание ристалищ) и исторической хроники М. Оливье «Спартак». «Архитектоника балета слагалась как трагедия о Спартаке, — писал Волков, — как рассказ о возвышении и гибели вождя, как история героя, чей ум, воля и высокие идеалы преодолели ограниченность своего времени и <...> стали бессмертными символами борьбы угнетенных классов и народов против угнетателей». Не удивительно, что предложенный сюжет получил одобрение властей. Однако работа над балетом была отложена на многие годы.
В 1950 году Хачатурян побывал в Италии, видел Колизей, Аппиеву дорогу. Возможно, именно с этими впечатлениями было связано возвращение к задуманному балету. Работа над музыкой продолжалась три с половиной года — последняя точка в партитуре была поставлена в начале февраля 1954-го.