В прекрасный июльский день охотился я за тетеревами в Чернском уезде Тульской губернии. Уже вечерело, когда я решил вернуться домой. Я взобрался на холм и вместо знакомых мест увидел узкую долину, напротив стеной возвышался частый осинник. Я пошёл вдоль осинника, обогнул бугор и очутился в лощине. Она имела вид котла с пологими боками, на дне её стояло несколько больших белых камней — казалось, они сползлись туда для тайного совещания. В долине было так глухо и уныло, что сердце у меня сжалось.
Я понял, что окончательно заблудился и решил идти по звёздам. Вдруг я увидел под собой огромную равнину, которую огибала широкая река. Прямо подо мной в темноте горели и дымились два костра. Я понял, что зашёл на Бежин луг. Ноги мои подкашивались от усталости. Я спустился к кострам и обнаружил там ребятишек, которые вывели лошадей в ночное.
Я прилёг и стал наблюдать за мальчиками. Из разговоров я понял, что их звали Федя, Павлуша, Ильюша, Костя и Ваня. Старшему из них, Феде, было лет 14. Это был стройный, красивый мальчик, который, судя по одежде, принадлежал к богатой семье. У Павлуши была неказистая внешность, но взгляд умный и прямой, а в голосе звучала сила. Горбоносое, вытянутое и подслеповатое лицо Ильюши выражало тупую заботливость. И ему, и Павлуше было не более 12-ти лет. Костя, маленький, тщедушный мальчик лет 10, поражал задумчивым и печальным взором. Ване, прикорнувшему в сторонке, было всего лет 7.
Я притворился спящим, и мальчики продолжили разговор. Ильюша стал рассказывать о том, как пришлось ему с компанией ребят заночевать на бумажной фабрике. Вдруг наверху кто-то затопал, потом стал по лестнице спускаться, к двери подошёл. Дверь распахнулась, а за ней — никого. А потом вдруг кто-то как закашляет. Напугал домовой мальчишек.
Новый рассказ начал Костя. Раз плотник Гаврила пошёл в лес по орехи и заблудился. Стемнело. Присел Гаврила под деревом и задремал. Проснулся он оттого, что его кто-то зовёт. Смотрит Гаврила — а на дереве русалка сидит, зовёт его к себе и смеётся. Гаврила взял и перекрестился. Русалка смеяться перестала, заплакала жалобно. Гаврила спросил, почему она плачет. Плачет она оттого, что Гаврила перекрестился — ответила русалка. Если бы он не крестился — жил бы с ней весело, а теперь и он до конца дней плакать будет. С тех пор Гаврила невесёлый ходит.
В отдалении раздался протяжный звук, в лесу отозвались тонким хохотом. Мальчишки вздрогнули и перекрестились. Ильюша рассказал историю, которая приключилась на прорванной плотине, нечистом месте. Давным-давно там был похоронен утопленник. Однажды послал приказчик псаря Ермила на почту. Возвращался он через плотину поздно ночью. Вдруг видит Ермил: на могилке утопленника беленький барашек сидит. Решил Ермил забрать его с собой. Барашек из рук не вырывается, только в глаза пристально смотрит. Жутко стало Ермилу, гладит он барашка и приговаривает: «Бяша, бяша!». А барашек оскалил зубы, и отвечает ему: «Бяша, бяша!».
Вдруг собаки залаяли и кинулись прочь. Павлуша бросился за ними. Вскоре он вернулся и сказал, что собаки почуяли волка. Я изумился храбрости мальчика. Ильюша между тем рассказал о том, как на нечистом месте встретили покойного барина, который искал разрыв-траву — уж очень могила на него давила. Следующая история была о бабе Ульяне, которая пошла в родительскую субботу ночью на паперть, чтобы узнать, кто умрёт в этом году. Смотрит — баба идёт; пригляделась — а это она сама, Ульяна. Потом Ильюша рассказал поверье об удивительном человеке Тришке, который придёт во время солнечного затмения.
немного, мальчишки начали обсуждать, чем леший отличается от водяного. Костя рассказал о мальчике, которого водяной утащил под воду. Уснули ребята только к рассвету. В том же году Павел убился, упав с лошади.
С первых строк романа о Раскольникове читатель погружается в разгадывание некой двуединой тайны: что и как собирается свершить герой и чем больна его душа, какие проблемы духа пытается он разрешить. Встреча с Мармеладовым, чтение письма матери, сон об избиении лошади показывают глубину страданий и интенсивность размышлений Раскольникова, которые то укрепляют его намерение, то вдруг отталкивают от страшной и отвратительной мысли. А тем временем Раскольников обдумывает детали будущего преступления, которое все еще остается не названным («это») и посещает процентщицу, чтобы сделать свою «.пробу». Только в конце пятой главы, когда и подготовка к преступлению, и внутренняя борьба Раскольникова достигают предела, и когда сам он, будущий убийца, возвращается домой, «как приговоренный к смерти», в повествовании впервые возникает точное определение: «такая-то старуха, на которую готовится покушение»
Для Достоевского характерен не просто авантюрный, а криминальный сюжет, ибо социальные, идейные, психологические противоречия, доведенные в его романах до крайности, герой пытается разрешить, вернее, взорвать единоличным отчаянным бунтом – преступлением. Все моменты, все повороты в истории преступления или его раскрытия исполнены глубокого психологического, нравственного смысла. Гениальной формулой такого нерасторжимого единства было название романа «Преступление и наказание». (Мы уже говорили о том, что тема наказания нравственного возникает в романе задолго до преступления)
Русские декаденты, в первую очередь Д. Мережковский и Лев Шестов, легко доказали несостоятельность наивно-моралистического толкования «Преступления и наказания». Оно опровергалось самим текстом романа, теми тонкими, гибкими и диалектичными речами, в которых Раскольников сам, по воле автора, выражал свою идею. К тому же наивно-моралистическая и наивно-религиозная дидактика не могла объяснить всемирно-исторического значения «Преступления и наказания». Она снижала художественное достоинство романа, низводя мастерство Достоевского в лучшем случае до мастерства психологического анализа, хотя сам-то Достоевский неоднократно и совершенно недвусмысленно доказывал, что психология сама по себе не в состоянии поднять искусство до гениальной высоты.
Предлагая Каткову свой не написанный еще роман, Достоевский осторожно и отчасти даже двусмысленно характеризовал его как антинигилистический, как такой, который ни в чем не может, противоречить направлению «Русского вестника». В литературе о Достоевском нет недостатка в антинигилистических толкованиях «Преступления и наказания». Иногда его просто называют самым крупным и единственно художественным антинигилистическим романом, ставя его таким образом в ряд со «Взбаламученным морем» Писемского, с «Некуда» и «На ножах» Лескова. Достоевский, писал Н. Страхов, «взял натуру более глубокую, приписал ей более глубокое уклонение от жизни, чем другие писатели, касавшиеся нигилизма». «Автор взял нигилизм в самом крайнем его развитии, в той точке, дальшекоторой уже почти некуда иОднако .«Преступление и наказание» слишком явно не влезало в антинигилистический ряд, и образ Раскольникова слишком явно выделялся па фоне образов нигилистов, созданных даже Писемским или Лесковым. Тогда, особенно в школьном и университетском преподавании, «Преступление и наказание» стали толковать в обыденно-моралистическом смысле, с церковно-христианским оттенком: с Раскольниковым произошло «нравственное чудо». Раскольников убил, но в нем заговорила совесть, он покаялся и принял каторгу, как наказание за грех, с тем чтобы очиститься страданием; покаяние и наказание и привели его от греховной индивидуальной гордыни к покорности, к преклонению перед положительным государственным и церковным законом. Удачи!)
Я понял, что окончательно заблудился и решил идти по звёздам. Вдруг я увидел под собой огромную равнину, которую огибала широкая река. Прямо подо мной в темноте горели и дымились два костра. Я понял, что зашёл на Бежин луг. Ноги мои подкашивались от усталости. Я спустился к кострам и обнаружил там ребятишек, которые вывели лошадей в ночное.
Я прилёг и стал наблюдать за мальчиками. Из разговоров я понял, что их звали Федя, Павлуша, Ильюша, Костя и Ваня. Старшему из них, Феде, было лет 14. Это был стройный, красивый мальчик, который, судя по одежде, принадлежал к богатой семье. У Павлуши была неказистая внешность, но взгляд умный и прямой, а в голосе звучала сила. Горбоносое, вытянутое и подслеповатое лицо Ильюши выражало тупую заботливость. И ему, и Павлуше было не более 12-ти лет. Костя, маленький, тщедушный мальчик лет 10, поражал задумчивым и печальным взором. Ване, прикорнувшему в сторонке, было всего лет 7.
Я притворился спящим, и мальчики продолжили разговор. Ильюша стал рассказывать о том, как пришлось ему с компанией ребят заночевать на бумажной фабрике. Вдруг наверху кто-то затопал, потом стал по лестнице спускаться, к двери подошёл. Дверь распахнулась, а за ней — никого. А потом вдруг кто-то как закашляет. Напугал домовой мальчишек.
Новый рассказ начал Костя. Раз плотник Гаврила пошёл в лес по орехи и заблудился. Стемнело. Присел Гаврила под деревом и задремал. Проснулся он оттого, что его кто-то зовёт. Смотрит Гаврила — а на дереве русалка сидит, зовёт его к себе и смеётся. Гаврила взял и перекрестился. Русалка смеяться перестала, заплакала жалобно. Гаврила спросил, почему она плачет. Плачет она оттого, что Гаврила перекрестился — ответила русалка. Если бы он не крестился — жил бы с ней весело, а теперь и он до конца дней плакать будет. С тех пор Гаврила невесёлый ходит.
В отдалении раздался протяжный звук, в лесу отозвались тонким хохотом. Мальчишки вздрогнули и перекрестились. Ильюша рассказал историю, которая приключилась на прорванной плотине, нечистом месте. Давным-давно там был похоронен утопленник. Однажды послал приказчик псаря Ермила на почту. Возвращался он через плотину поздно ночью. Вдруг видит Ермил: на могилке утопленника беленький барашек сидит. Решил Ермил забрать его с собой. Барашек из рук не вырывается, только в глаза пристально смотрит. Жутко стало Ермилу, гладит он барашка и приговаривает: «Бяша, бяша!». А барашек оскалил зубы, и отвечает ему: «Бяша, бяша!».
Вдруг собаки залаяли и кинулись прочь. Павлуша бросился за ними. Вскоре он вернулся и сказал, что собаки почуяли волка. Я изумился храбрости мальчика. Ильюша между тем рассказал о том, как на нечистом месте встретили покойного барина, который искал разрыв-траву — уж очень могила на него давила. Следующая история была о бабе Ульяне, которая пошла в родительскую субботу ночью на паперть, чтобы узнать, кто умрёт в этом году. Смотрит — баба идёт; пригляделась — а это она сама, Ульяна. Потом Ильюша рассказал поверье об удивительном человеке Тришке, который придёт во время солнечного затмения.
немного, мальчишки начали обсуждать, чем леший отличается от водяного. Костя рассказал о мальчике, которого водяной утащил под воду. Уснули ребята только к рассвету. В том же году Павел убился, упав с лошади.
Для Достоевского характерен не просто авантюрный, а криминальный сюжет, ибо социальные, идейные, психологические противоречия, доведенные в его романах до крайности, герой пытается разрешить, вернее, взорвать единоличным отчаянным бунтом – преступлением. Все моменты, все повороты в истории преступления или его раскрытия исполнены глубокого психологического, нравственного смысла. Гениальной формулой такого нерасторжимого единства было название романа «Преступление и наказание». (Мы уже говорили о том, что тема наказания нравственного возникает в романе задолго до преступления)
Русские декаденты, в первую очередь Д. Мережковский и Лев Шестов, легко доказали несостоятельность наивно-моралистического толкования «Преступления и наказания». Оно опровергалось самим текстом романа, теми тонкими, гибкими и диалектичными речами, в которых Раскольников сам, по воле автора, выражал свою идею. К тому же наивно-моралистическая и наивно-религиозная дидактика не могла объяснить всемирно-исторического значения «Преступления и наказания». Она снижала художественное достоинство романа, низводя мастерство Достоевского в лучшем случае до мастерства психологического анализа, хотя сам-то Достоевский неоднократно и совершенно недвусмысленно доказывал, что психология сама по себе не в состоянии поднять искусство до гениальной высоты.
Предлагая Каткову свой не написанный еще роман, Достоевский осторожно и отчасти даже двусмысленно характеризовал его как антинигилистический, как такой, который ни в чем не может, противоречить направлению «Русского вестника». В литературе о Достоевском нет недостатка в антинигилистических толкованиях «Преступления и наказания». Иногда его просто называют самым крупным и единственно художественным антинигилистическим романом, ставя его таким образом в ряд со «Взбаламученным морем» Писемского, с «Некуда» и «На ножах» Лескова. Достоевский, писал Н. Страхов, «взял натуру более глубокую, приписал ей более глубокое уклонение от жизни, чем другие писатели, касавшиеся нигилизма». «Автор взял нигилизм в самом крайнем его развитии, в той точке, дальшекоторой уже почти некуда иОднако .«Преступление и наказание» слишком явно не влезало в антинигилистический ряд, и образ Раскольникова слишком явно выделялся па фоне образов нигилистов, созданных даже Писемским или Лесковым. Тогда, особенно в школьном и университетском преподавании, «Преступление и наказание» стали толковать в обыденно-моралистическом смысле, с церковно-христианским оттенком: с Раскольниковым произошло «нравственное чудо». Раскольников убил, но в нем заговорила совесть, он покаялся и принял каторгу, как наказание за грех, с тем чтобы очиститься страданием; покаяние и наказание и привели его от греховной индивидуальной гордыни к покорности, к преклонению перед положительным государственным и церковным законом.
Удачи!)