Используя хорошо известную в литературе форму "рассказ в рассказе", Толстой повествует о замечательных русских людях: Егоре Дремове, его родителях — Егоре Егоровиче и Марье Поликарповне, о невесте Кате. Каждое действующее лицо рассказа — личность.
Сам лейтенант Дремов смелый, но скромный человек. Звезда героя и ордена говорят сами за себя, но лейтенант никогда не выпячивается вперед, не гордится перед товарищами своими подвигами. "Про военные подвиги он не любил разговаривать". "О таких делах припоминать неохота! " "Нахмурится и закурит". Но случилось несчастье с лейтенантом, горел в танке и сильно изменился лицом. "Через восемь месяцев, когда были сняты повязки, он взглянул на свое и теперь — не свое лицо. Медсестра, подававшая ему маленькое зеркальце, отвернулась и заплакала. Он тотчас ей вернул зеркальце:
— Бывает хуже,— сказал он,— с этим существовать можно".
Действительно, он не потерял зрения, мог продолжать сражаться, и делал свое дело довольно хорошо и умело. Награжденный отпуском, Дремов поехал домой, но, не прожив там суток, вернулся в часть. Кажется Дремову, что стал он чужой родителям и невесте — красавице Кате.
Иван Сударев скажет о ней: "Даю честное слово — есть где-нибудь ещё красавицы, не одна же она такая, но лично я не видел... " По молодости и неопытности подумал Дремов, что откажется от него невеста, что испугаются его родители. Сердце матери подсказало ей, что сын это приезжал. А вот отцу никак не понять, что может мужчина стыдиться такого лица: "Таким лицом, как у этого, кто к нам приезжал, гордиться нужно",— скажет Егор Егорович, оценивая подвиг солдата.
Да, родителям не важно — красив или нет их сын, нужно, чтобы честен был, жив остался. Но и для невесты оказалась важнее внутренняя красота Дремова. Катя приехала на фронт (можно себе представить, сколько ей стоило усилий достичь этой поездки!), чтобы подтвердить жениху свое слово: "Егор, я с вами собиралась существовать навек. Я вас буду любить верно, очень буду любить... Не отсылайте меня... "
Устами своего героя — Ивана Сударева писатель восхищается русскими характерами, стойкими и верными, любящими и нежными. В суровое пора выпало существовать этим людям, но они достойны своей судьбы.
Название рассказа символично. Этот очерк повествует о героях, но сколько их ещё на русской земле?! Всем строем рассказа автор доказывает, что такой народ победить невозможно. С особым пафосом звучат заключительные строки рассказа: "Да, вот они, русские характеры! Кажется, прост человек, а придет суровая беда, и поднимается в нем великая сила — человеческая красота".
Календарь Робинзона. — Робинзон устраивает своё жильё
— Вскоре после того, как я поселился на острове, мне вдруг пришло в голову, что я потеряю счёт времени и даже перестану отличать воскресенья от будней, если не заведу календаря.
Календарь я устроил так: обтесал топором большое бревно и вбил его в песок на берегу, на том самом месте, куда меня выбросило бурей, и прибил к этому столбу перекладину, на которой вырезал крупными буквами такие слова:
ЗДЕСЬ Я ВПЕРВЫЕ
СТУПИЛ НА ЭТОТ ОСТРОВ
30 СЕНТЯБРЯ 1659 ГОДА
С тех пор я каждый день делал на своём столбе зарубку в виде короткой чёрточки. Через шесть чёрточек я делал одну длиннее — это означало воскресенье; зарубки же, обозначающие первое число каждого месяца, я делал ещё длиннее. Таким образом я вёл мой календарь, отмечая дни, недели, месяцы и годы.
Illustration
Перечисляя вещи, перевезённые мною с корабля, как уже было сказано, в одиннадцать приёмов, я не упомянул о многих мелочах, хотя и не особенно ценных, но сослуживших мне тем не менее большую службу. Так, например, в каютах капитана и его я нашёл чернила, перья и бумагу, три или четыре компаса, некоторые астрономические приборы, подзорные трубы, географические карты и корабельный журнал. Всё это я сложил в один из сундуков на всякий случай, не зная даже, понадобится ли мне что-нибудь из этих вещей. Затем мне попалось несколько книг на португальском языке. Я подобрал и их.
Были у нас на корабле две кошки и собака. Кошек я перевёз на берег на плоту; собака же ещё во время моей первой поездки сама спрыгнула в воду и поплыла за мной. Много лет она была мне надёжным служила мне верой и правдой. Она почти заменяла мне человеческое общество, только не могла говорить. О, как бы дорого я дал, чтобы она заговорила! Чернила, перья и бумагу я старался всячески беречь. Пока у меня были чернила, я подробно записывал всё, что случалось со мной; когда же они иссякли, пришлось прекратить записи, так как я не умел делать чернила и не мог придумать, чем их заменить.
Вообще, хотя у меня был такой обширный склад всевозможных вещей, мне, кроме чернил, недоставало ещё очень многого: у меня не было ни лопаты, ни заступа, ни кирки — ни одного инструмента для земляных работ. Не было ни иголок, ни ниток. Моё бельё пришло в полную негодность, но вскоре я научился обходиться совсем без белья, не испытывая большого лишения.
Так как мне не хватало нужных инструментов, всякая работа шла у меня очень медленно и давалась с большим трудом. Над тем частоколом, которым я обвёл моё жилище, я работал чуть не целый год. Нарубить в лесу толстые жерди, вытесать из них колья, перетащить эти колья к палатке — на всё это нужно было много времени. Колья были очень тяжёлые, так что я мог поднять не более одного зараз, и порою у меня уходило два дня лишь на то, чтобы вытесать кол и принести его домой, а третий день — чтобы вбить его в землю.
Вбивая колья в землю, я употреблял сначала тяжёлую дубину, но потом я вспомнил, что у меня есть железные ломы, которые я привёз с корабля. Я стал работать ломом, хотя не скажу, чтобы это сильно облегчило мой труд. Вообще вбивание кольев было для меня одной из самых утомительных и неприятных работ. Но мне ли было этим смущаться? Ведь всё равно я не знал, куда мне девать моё время, и другого дела у меня не было, кроме скитаний по острову в поисках пищи; этим делом я занимался аккуратно изо дня в день.
Порою на меня нападало отчаяние, я испытывал смертельную тоску, чтобы побороть эти горькие чувства, я взял перо и попытался доказать себе самому, что в моём бедственном положении есть всё же немало хорошего.
Я разделил страницу пополам и написал слева «худо», а справа «хорошо», и вот что у меня получилось:
ХУДО — ХОРОШО
Я заброшен на унылый, необитаемый остров, и у меня нет никакой надежды
Объяснение:
Используя хорошо известную в литературе форму "рассказ в рассказе", Толстой повествует о замечательных русских людях: Егоре Дремове, его родителях — Егоре Егоровиче и Марье Поликарповне, о невесте Кате. Каждое действующее лицо рассказа — личность.
Сам лейтенант Дремов смелый, но скромный человек. Звезда героя и ордена говорят сами за себя, но лейтенант никогда не выпячивается вперед, не гордится перед товарищами своими подвигами. "Про военные подвиги он не любил разговаривать". "О таких делах припоминать неохота! " "Нахмурится и закурит". Но случилось несчастье с лейтенантом, горел в танке и сильно изменился лицом. "Через восемь месяцев, когда были сняты повязки, он взглянул на свое и теперь — не свое лицо. Медсестра, подававшая ему маленькое зеркальце, отвернулась и заплакала. Он тотчас ей вернул зеркальце:
— Бывает хуже,— сказал он,— с этим существовать можно".
Действительно, он не потерял зрения, мог продолжать сражаться, и делал свое дело довольно хорошо и умело. Награжденный отпуском, Дремов поехал домой, но, не прожив там суток, вернулся в часть. Кажется Дремову, что стал он чужой родителям и невесте — красавице Кате.
Иван Сударев скажет о ней: "Даю честное слово — есть где-нибудь ещё красавицы, не одна же она такая, но лично я не видел... " По молодости и неопытности подумал Дремов, что откажется от него невеста, что испугаются его родители. Сердце матери подсказало ей, что сын это приезжал. А вот отцу никак не понять, что может мужчина стыдиться такого лица: "Таким лицом, как у этого, кто к нам приезжал, гордиться нужно",— скажет Егор Егорович, оценивая подвиг солдата.
Да, родителям не важно — красив или нет их сын, нужно, чтобы честен был, жив остался. Но и для невесты оказалась важнее внутренняя красота Дремова. Катя приехала на фронт (можно себе представить, сколько ей стоило усилий достичь этой поездки!), чтобы подтвердить жениху свое слово: "Егор, я с вами собиралась существовать навек. Я вас буду любить верно, очень буду любить... Не отсылайте меня... "
Устами своего героя — Ивана Сударева писатель восхищается русскими характерами, стойкими и верными, любящими и нежными. В суровое пора выпало существовать этим людям, но они достойны своей судьбы.
Название рассказа символично. Этот очерк повествует о героях, но сколько их ещё на русской земле?! Всем строем рассказа автор доказывает, что такой народ победить невозможно. С особым пафосом звучат заключительные строки рассказа: "Да, вот они, русские характеры! Кажется, прост человек, а придет суровая беда, и поднимается в нем великая сила — человеческая красота".
Календарь Робинзона. — Робинзон устраивает своё жильё
— Вскоре после того, как я поселился на острове, мне вдруг пришло в голову, что я потеряю счёт времени и даже перестану отличать воскресенья от будней, если не заведу календаря.
Календарь я устроил так: обтесал топором большое бревно и вбил его в песок на берегу, на том самом месте, куда меня выбросило бурей, и прибил к этому столбу перекладину, на которой вырезал крупными буквами такие слова:
ЗДЕСЬ Я ВПЕРВЫЕ
СТУПИЛ НА ЭТОТ ОСТРОВ
30 СЕНТЯБРЯ 1659 ГОДА
С тех пор я каждый день делал на своём столбе зарубку в виде короткой чёрточки. Через шесть чёрточек я делал одну длиннее — это означало воскресенье; зарубки же, обозначающие первое число каждого месяца, я делал ещё длиннее. Таким образом я вёл мой календарь, отмечая дни, недели, месяцы и годы.
Illustration
Перечисляя вещи, перевезённые мною с корабля, как уже было сказано, в одиннадцать приёмов, я не упомянул о многих мелочах, хотя и не особенно ценных, но сослуживших мне тем не менее большую службу. Так, например, в каютах капитана и его я нашёл чернила, перья и бумагу, три или четыре компаса, некоторые астрономические приборы, подзорные трубы, географические карты и корабельный журнал. Всё это я сложил в один из сундуков на всякий случай, не зная даже, понадобится ли мне что-нибудь из этих вещей. Затем мне попалось несколько книг на португальском языке. Я подобрал и их.
Были у нас на корабле две кошки и собака. Кошек я перевёз на берег на плоту; собака же ещё во время моей первой поездки сама спрыгнула в воду и поплыла за мной. Много лет она была мне надёжным служила мне верой и правдой. Она почти заменяла мне человеческое общество, только не могла говорить. О, как бы дорого я дал, чтобы она заговорила! Чернила, перья и бумагу я старался всячески беречь. Пока у меня были чернила, я подробно записывал всё, что случалось со мной; когда же они иссякли, пришлось прекратить записи, так как я не умел делать чернила и не мог придумать, чем их заменить.
Вообще, хотя у меня был такой обширный склад всевозможных вещей, мне, кроме чернил, недоставало ещё очень многого: у меня не было ни лопаты, ни заступа, ни кирки — ни одного инструмента для земляных работ. Не было ни иголок, ни ниток. Моё бельё пришло в полную негодность, но вскоре я научился обходиться совсем без белья, не испытывая большого лишения.
Так как мне не хватало нужных инструментов, всякая работа шла у меня очень медленно и давалась с большим трудом. Над тем частоколом, которым я обвёл моё жилище, я работал чуть не целый год. Нарубить в лесу толстые жерди, вытесать из них колья, перетащить эти колья к палатке — на всё это нужно было много времени. Колья были очень тяжёлые, так что я мог поднять не более одного зараз, и порою у меня уходило два дня лишь на то, чтобы вытесать кол и принести его домой, а третий день — чтобы вбить его в землю.
Вбивая колья в землю, я употреблял сначала тяжёлую дубину, но потом я вспомнил, что у меня есть железные ломы, которые я привёз с корабля. Я стал работать ломом, хотя не скажу, чтобы это сильно облегчило мой труд. Вообще вбивание кольев было для меня одной из самых утомительных и неприятных работ. Но мне ли было этим смущаться? Ведь всё равно я не знал, куда мне девать моё время, и другого дела у меня не было, кроме скитаний по острову в поисках пищи; этим делом я занимался аккуратно изо дня в день.
Порою на меня нападало отчаяние, я испытывал смертельную тоску, чтобы побороть эти горькие чувства, я взял перо и попытался доказать себе самому, что в моём бедственном положении есть всё же немало хорошего.
Я разделил страницу пополам и написал слева «худо», а справа «хорошо», и вот что у меня получилось:
ХУДО — ХОРОШО
Я заброшен на унылый, необитаемый остров, и у меня нет никакой надежды