Осени неласковой заслоны
Потушили белый свет берез
Не найти такого перегона,
Где б не проливало небо слез.
И сквозь это выцветшее лихо
Под сырого ветра стынь и звень
Тянет по асфальтным
лужам тихо
Женщина коляску за ремень.
Катится дощечка на шарнирах,
Хлюпает холодная вода
На краю неласкового мира,
Где хоронит боль свою беда.
В вымокшей до нитки
гимнастерке
Без обеих ног с одной рукой
Там сидел, привязанный
скатеркой,
Человек с поникшей головой.
Он просил спокойно и без боли,
Как больные часто просят пить,
Бросить его где-нибудь
под поезд
Или рядом в речке утопить.
А она, присевши
«Обхвати за шею, голубь мой.
Скоро доберемся до вокзала
И приедем к вечеру домой».
И несла она по топким лужам
Свой нелегкий
многотрудный крест,
Омочив слезой медали мужа
за Варшаву, Брест и Будапешт.
Матери! Святые наши жены!
Сколько ж вы
суровых гроз!
Не потушат белый свет берез.
Осени неласковой заслоны
Потушили белый свет берез
Не найти такого перегона,
Где б не проливало небо слез.
И сквозь это выцветшее лихо
Под сырого ветра стынь и звень
Тянет по асфальтным
лужам тихо
Женщина коляску за ремень.
Катится дощечка на шарнирах,
Хлюпает холодная вода
На краю неласкового мира,
Где хоронит боль свою беда.
В вымокшей до нитки
гимнастерке
Без обеих ног с одной рукой
Там сидел, привязанный
скатеркой,
Человек с поникшей головой.
Он просил спокойно и без боли,
Как больные часто просят пить,
Бросить его где-нибудь
под поезд
Или рядом в речке утопить.
А она, присевши
«Обхвати за шею, голубь мой.
Скоро доберемся до вокзала
И приедем к вечеру домой».
И несла она по топким лужам
Свой нелегкий
многотрудный крест,
Омочив слезой медали мужа
за Варшаву, Брест и Будапешт.
Матери! Святые наши жены!
Сколько ж вы
суровых гроз!
Осени неласковой заслоны
Не потушат белый свет берез.