ответ:На конце пустынной, широкой улицы в снежном вихре вдруг показалась какая-то девочка. Она тихо, с трудом брела по сугробам. Она была мала, худа, бедно одета. На ней было серое пальтишко с узкими, короткими рукавами, а на голове платок, какая-то рвань, вроде грязной тряпки. Платок прикрывал ей лоб, щеки, подбородок; из-под платка только блестели темные глаза да виден был кончик носа, покрасневший от холода. На ногах ее были большие черные валенки, и они, видимо, ей приходились не по ноге. Она медленно подвигалась вперед; валенки хлябали и мешали ей идти... Левой рукой она поминутно запахивала раздувавшиеся полы своего серого пальтишка, кулак же правой руки она крепко сжимала и держала у груди. <...>
В это время с противоположного конца пустынной улицы шел какой-то высокий, рослый человек с палкой в руке, одетый не очень красиво, но зато тепло. Ветер изо всей мочи бесновался над ним, вьюга слепила ему глаза, но он твердой поступью шел вперед, опираясь на палку; видно, человек был здоровый, сильный и крепкий на ногах. <...> И вдруг он остановился, прервав на полуслове свой разговор с метелью. С изумлением увидал он перед собою полузанесенное снегом живое человеческое существа.
— Кто тут? — спросил он, наклоняясь.
— Это я! — послышался слабый детский голосок.
— Гм! Что же ты тут делаешь? — спрашивал рабочий.
— Денежку ищу...
Девочка, стоя на коленях, вся в снегу, смотрела, как спросонок, на стоявшего перед нею великана.
— Какую денежку? — переспросил тот.
— Денежку — трешник!.. — вяло, как со сна, бормотала девочка, еле ворочая языком. — Хозяйка послала за свечкой... в лавку... дала два трешника... а я выронила!.. Один трешник — вот, а другого не нашла...
Девочка разжала кулак и показала на ладони темную медную монетку.
— Отчего же домой не идешь? — сказал рабочий.
— Боюсь!.. Хозяйка опять станет бить... — пролепетала малютка.
— Ну, будет толковать! Тут и я с тобой замерзну... Вставай-ка! Живо!
Пойдем ко мне! — заговорил великан, поднимая девочку на ноги и отряхивая с нее снег. — Идти-то можешь? — спросил он, посмотрев на нее.
— Ноги не слушаются... — отвечала девочка, пошатываясь.
— Эх, девка, девка!.. Ну, да ладно, как-нибудь до дому доберемся! — сказал рабочий и поднял ее, как перышко.
И пошел он, одной рукой крепко прижимая ее к груди, чтобы ей было теплее, а другой опираясь на палку. Ветер с бешенством обрушился на него, словно злясь за то, что у него отняли добычу. Он налетал на рабочего то справа, то слева, то хлестал в спину снежным вихрем, то ударял в лицо и заслеплял глаза. <...>
Миновали они широкую пустынную улицу один переулок, завернули в другой и вскоре очутились на берегу речки, почти за гордом. Тут рабочий вдруг заметил, что к нему пристала какая-то рыжая, жалкая, лохматая собачонка. Она шла за ним, запорошенная снегом, вся как-то сгорбившись, поджав хвост и низко понурив голову. Так ходят люди, забитые бедностью и горем... Собака шла за человеком, и человек не отгонял ее.
На берегу стояло несколько хат, теперь почти совсем занесенных снегом. В одну из этих хат вошел рабочий, — рыжая, всклокоченная собачонка шмыгнула за ним.
— А теперь садись, вон, на приступочек у печки, и разувайся! — командовал он. — Валенки-то, поди, мокрехонькие... <...>
Девочка уже совсем согрелась, ожила. На щеках ее яркий румянец горел, глаза блестели... Теперь, несмотря на свои распущенные волосы, на босые ножонки и на полинявшее платьице, она оказалась очень хорошенькой девочкой... Откинув назад свои растрепавшиеся волосы, она приготовилась со вниманием слушать «дяденьку».
Великан выпустил из-под усов седой клуб табачного дыма и начал:
— Прежде всего, моя красавица, как тебя зовут?
— Зовут Машей! — бойко ответила девочка.
— А меня — Иваном!.. — Вот и будем мы «Иван-да-Марья»... Скажи же мне, Маша, теперь: где ты живешь?
— Живу в людях...
— У чужих людей, значит?
— Да. У Аграфены Матвеевны... Знаешь?.. У нее дом в Собачьем переулке! — пояснила девочка. <...>
ответ:На конце пустынной, широкой улицы в снежном вихре вдруг показалась какая-то девочка. Она тихо, с трудом брела по сугробам. Она была мала, худа, бедно одета. На ней было серое пальтишко с узкими, короткими рукавами, а на голове платок, какая-то рвань, вроде грязной тряпки. Платок прикрывал ей лоб, щеки, подбородок; из-под платка только блестели темные глаза да виден был кончик носа, покрасневший от холода. На ногах ее были большие черные валенки, и они, видимо, ей приходились не по ноге. Она медленно подвигалась вперед; валенки хлябали и мешали ей идти... Левой рукой она поминутно запахивала раздувавшиеся полы своего серого пальтишка, кулак же правой руки она крепко сжимала и держала у груди. <...>
В это время с противоположного конца пустынной улицы шел какой-то высокий, рослый человек с палкой в руке, одетый не очень красиво, но зато тепло. Ветер изо всей мочи бесновался над ним, вьюга слепила ему глаза, но он твердой поступью шел вперед, опираясь на палку; видно, человек был здоровый, сильный и крепкий на ногах. <...> И вдруг он остановился, прервав на полуслове свой разговор с метелью. С изумлением увидал он перед собою полузанесенное снегом живое человеческое существа.
— Кто тут? — спросил он, наклоняясь.
— Это я! — послышался слабый детский голосок.
— Гм! Что же ты тут делаешь? — спрашивал рабочий.
— Денежку ищу...
Девочка, стоя на коленях, вся в снегу, смотрела, как спросонок, на стоявшего перед нею великана.
— Какую денежку? — переспросил тот.
— Денежку — трешник!.. — вяло, как со сна, бормотала девочка, еле ворочая языком. — Хозяйка послала за свечкой... в лавку... дала два трешника... а я выронила!.. Один трешник — вот, а другого не нашла...
Девочка разжала кулак и показала на ладони темную медную монетку.
— Отчего же домой не идешь? — сказал рабочий.
— Боюсь!.. Хозяйка опять станет бить... — пролепетала малютка.
— Ну, будет толковать! Тут и я с тобой замерзну... Вставай-ка! Живо!
Пойдем ко мне! — заговорил великан, поднимая девочку на ноги и отряхивая с нее снег. — Идти-то можешь? — спросил он, посмотрев на нее.
— Ноги не слушаются... — отвечала девочка, пошатываясь.
— Эх, девка, девка!.. Ну, да ладно, как-нибудь до дому доберемся! — сказал рабочий и поднял ее, как перышко.
И пошел он, одной рукой крепко прижимая ее к груди, чтобы ей было теплее, а другой опираясь на палку. Ветер с бешенством обрушился на него, словно злясь за то, что у него отняли добычу. Он налетал на рабочего то справа, то слева, то хлестал в спину снежным вихрем, то ударял в лицо и заслеплял глаза. <...>
Миновали они широкую пустынную улицу один переулок, завернули в другой и вскоре очутились на берегу речки, почти за гордом. Тут рабочий вдруг заметил, что к нему пристала какая-то рыжая, жалкая, лохматая собачонка. Она шла за ним, запорошенная снегом, вся как-то сгорбившись, поджав хвост и низко понурив голову. Так ходят люди, забитые бедностью и горем... Собака шла за человеком, и человек не отгонял ее.
На берегу стояло несколько хат, теперь почти совсем занесенных снегом. В одну из этих хат вошел рабочий, — рыжая, всклокоченная собачонка шмыгнула за ним.
— А теперь садись, вон, на приступочек у печки, и разувайся! — командовал он. — Валенки-то, поди, мокрехонькие... <...>
Девочка уже совсем согрелась, ожила. На щеках ее яркий румянец горел, глаза блестели... Теперь, несмотря на свои распущенные волосы, на босые ножонки и на полинявшее платьице, она оказалась очень хорошенькой девочкой... Откинув назад свои растрепавшиеся волосы, она приготовилась со вниманием слушать «дяденьку».
Великан выпустил из-под усов седой клуб табачного дыма и начал:
— Прежде всего, моя красавица, как тебя зовут?
— Зовут Машей! — бойко ответила девочка.
— А меня — Иваном!.. — Вот и будем мы «Иван-да-Марья»... Скажи же мне, Маша, теперь: где ты живешь?
— Живу в людях...
— У чужих людей, значит?
— Да. У Аграфены Матвеевны... Знаешь?.. У нее дом в Собачьем переулке! — пояснила девочка. <...>
— Что ж, тебе плохо было у них?
Объяснение: