В цикле "Цветы зла" есть стихотворение, которого в первом издании (1857 г.) не было. Судя по всему, замысел его (и, может быть, черновые наброски) относятся еще к началу 40-х годов, к началу творчества поэта; но опубликовано оно было впервые в 1859 г., и в новое издание "Цветов зла" (1861) Бодлер включил его вторым, причем специально изъял для этого стихотворение "Солнце". По внутреннему замыслу эти два произведения родственны, но в "Солнце" главная мысль выражена не столь ясно.
Вообще "Цветы зла" не просто сборник стихов, а, как мы увидим, очень строго продуманная фуга; это в сущности, одна поэма со строгим ведением сквозных мыслей. И вот Бодлер предпринял эту замену, конечно, не случайно. Видимо, ему была дорога мысль, которую он хотел поставить на одно из первых мест. И горький осадок от судебного приговора сыграл в этом решении не последнюю роль - может быть, поэт захотел с самого начала объясниться как можно более недвусмысленно, пояснить спою точку зрения, свое поэтическое кредо. Это стихотворение - одно из самых известных и самых прекрасных у Бодлера. Оно так и называется – "Альбатрос". Символичность его не скрывается поэтам и прямо декларируется в последней строфе. Именно таким альбатросом, опозоренным владыкой голубых высот чувствовал себя поэт, обреченный "ходить по земле среди свиста и брани. А главное - это исполинские крылья, которые мешают, и не просто мешают, а делают смешным, неуклюжим.
Я думаю, здесь Бодлер трагическим эхом откликается на образ другого поэта - Э.А. По, которого он в 50-е годы переводил и открыл его для европейской поэзии. Интерес Бодлера к По совершенно понятен: их роднила трагичность мироощущения, жестокий пессимизм, постоянный болезненный интерес к теме умирания, смерти.
Видимо, когда Шарль вернулся к образу альбатроса, к раннему наброску, концовку его он уже обработал под влиянием более поздних впечатлений. Изначально поэт использовал традиционный прием - аллегорию "поэт-птица". Это понятно, это лежит на поверхности. Но бодлеровский "поворот винта" в другом: он не просто противопоставляет это прекрасное парящее существо земному миру, но еще и показывает, что сама, так сказать, природная организация альбатроса является причиной его страданий в земном пространстве: именно его огромные царственные крылья - его гордость - делают его на палубе нелепым и смешным. Нелегко, наверное, отыскать в мировой поэзии более пронзительный образ ранимости и незащищенности поэтической души, обреченности поэта на страдания именно потому, что он непохож на других, что он тоньше организован.
Сама по себе антитеза действительности и поэзии - вечная тема искусства, но в бодлеровскую эпоху эта тема особенно актуализировалась. Современники Бодлера - парнасцы Теофиль Готье, Теодор де Банвиль, Жозе Мари Эредиа - вообще отворачивались от пошлой “палубы", от своего “века подлости", как говорил Готье. В своем творчестве они создавали особый прекрасный мир современных художественных форм. Бодлер, как и Флобер, хотел бы отвернуться, да не может - крылья-то все-таки никуда не денешь; как с его альбатросом – "тот дымит ему в клюв табачищем вонючим, // тот, глумясь, ковыляет вприпрыжку за ним".
В цикле "Цветы зла" есть стихотворение, которого в первом издании (1857 г.) не было. Судя по всему, замысел его (и, может быть, черновые наброски) относятся еще к началу 40-х годов, к началу творчества поэта; но опубликовано оно было впервые в 1859 г., и в новое издание "Цветов зла" (1861) Бодлер включил его вторым, причем специально изъял для этого стихотворение "Солнце". По внутреннему замыслу эти два произведения родственны, но в "Солнце" главная мысль выражена не столь ясно.
Вообще "Цветы зла" не просто сборник стихов, а, как мы увидим, очень строго продуманная фуга; это в сущности, одна поэма со строгим ведением сквозных мыслей. И вот Бодлер предпринял эту замену, конечно, не случайно. Видимо, ему была дорога мысль, которую он хотел поставить на одно из первых мест. И горький осадок от судебного приговора сыграл в этом решении не последнюю роль - может быть, поэт захотел с самого начала объясниться как можно более недвусмысленно, пояснить спою точку зрения, свое поэтическое кредо. Это стихотворение - одно из самых известных и самых прекрасных у Бодлера. Оно так и называется – "Альбатрос". Символичность его не скрывается поэтам и прямо декларируется в последней строфе. Именно таким альбатросом, опозоренным владыкой голубых высот чувствовал себя поэт, обреченный "ходить по земле среди свиста и брани. А главное - это исполинские крылья, которые мешают, и не просто мешают, а делают смешным, неуклюжим.
Я думаю, здесь Бодлер трагическим эхом откликается на образ другого поэта - Э.А. По, которого он в 50-е годы переводил и открыл его для европейской поэзии. Интерес Бодлера к По совершенно понятен: их роднила трагичность мироощущения, жестокий пессимизм, постоянный болезненный интерес к теме умирания, смерти.
Видимо, когда Шарль вернулся к образу альбатроса, к раннему наброску, концовку его он уже обработал под влиянием более поздних впечатлений. Изначально поэт использовал традиционный прием - аллегорию "поэт-птица". Это понятно, это лежит на поверхности. Но бодлеровский "поворот винта" в другом: он не просто противопоставляет это прекрасное парящее существо земному миру, но еще и показывает, что сама, так сказать, природная организация альбатроса является причиной его страданий в земном пространстве: именно его огромные царственные крылья - его гордость - делают его на палубе нелепым и смешным. Нелегко, наверное, отыскать в мировой поэзии более пронзительный образ ранимости и незащищенности поэтической души, обреченности поэта на страдания именно потому, что он непохож на других, что он тоньше организован.
Сама по себе антитеза действительности и поэзии - вечная тема искусства, но в бодлеровскую эпоху эта тема особенно актуализировалась. Современники Бодлера - парнасцы Теофиль Готье, Теодор де Банвиль, Жозе Мари Эредиа - вообще отворачивались от пошлой “палубы", от своего “века подлости", как говорил Готье. В своем творчестве они создавали особый прекрасный мир современных художественных форм. Бодлер, как и Флобер, хотел бы отвернуться, да не может - крылья-то все-таки никуда не денешь; как с его альбатросом – "тот дымит ему в клюв табачищем вонючим, // тот, глумясь, ковыляет вприпрыжку за ним".