«Однажды в свободный от съёмок день мы с Василием Макаровичем гуляли по Владимиру и зашли в магазин грампластинок. Продавался большой комплект с записями Шаляпина. Шукшин тут же его купил. В гостинице мы раздобыли проигрыватель, и Шукшин, забрав его, ушёл к себе в номер. Вскоре у меня раздался телефонный звонок, Василий Макарович очень торопливым, взволнованным голосом попросил спуститься к нему. Я никогда не видел такого Шукшина. Чем-то взбудораженный, он резко расхаживал по комнате, покрасневшие глаза и постоянно вздрагивающие скулы выдавали его волнение. “Послушай!” — сказал он совершенно изменившимся голосом и включил проигрыватель. Зазвучала песня в исполнении Фёдора Ивановича Шаляпина: “Жили двенадцать разбойников, жил Кудеяр атаман, много разбойники пролили крови честных христиан!..” Шукшин сидел совершенно потрясённый. Он весь был во власти песни.
Воспоминания о брате мне надо было написать давно, а не двадцать с лишним лет спустя после его смерти. Но не давала прикоснуться к бумаге душевная боль, память о Васе была настолько жива, что и не представлялось говорить о нём в времени. Трудно вынести эту боль, которую не лечит время. Но писать надо. Да простит меня читатель за то, что в своих воспоминаниях о брате мне придётся говорить и о себе.
Родился Вася 25 июля 1929 года в селе Сростки тогдашнего Старо-Бардинского района. Ныне это село входит в Бийский район. Мать наша – Мария Сергеевна – с 1909 года, а отец – Макар Леонтьевич – с 1912-го. Оба уроженцы Сросток, крестьяне. 26 марта 1933 года отец в возрасте 21 года был арестован ОГПУ как якобы участник контрреволюционной повстанческой организации и осужден Особой тройкой к высшей мере наказания – расстрелу (в 1956 году дело в отношении нашего отца было прекращено, он реабилитирован посмертно). После того как забрали отца, мама всё время ждала прихода тех же людей и с той же целью. Да и в селе то таким семьям не было ни почёта, ни уважения. Жён арестованных называли «сибулонками». Я до сих пор не знаю, какой смысл у слова «сибулонка», но, видимо, есть какая то связь с сибирским лагерем. Мне запомнилась наша избушка, в которой мы жили, и почему-то старый мешок, куда были уложены нехитрые пожитки. Сверху в этом мешке всегда лежала чугуночка. В этой чугуночке мама варила кашу или затируху (вкрутую замешенное и растёртое в крошки тесто), обычно варили её на молоке.
В школе зимой мы занимались в стареньких фуфайчонках. Валенки у Васи были подшиты, но эта подшивка часто отлетала, и он перетягивал её верёвочкой. Я же ходила в домотканом платье (мамой вытканном и ею же сшитом). Такое платье, если выстираешь, выполоскаешь, можно ставить (не вешая) сушить – стоит, как на манекене. Вася такие рубахи не носил. Писали мы на старых, пожелтевших от времени книгах ручками-палочками, выломанными из травяного веника. В мою обязанность входило готовить чернила из сажи, которую я наскребала из печного чувала и разводила горячей водой, а потом долго-долго мешала. Разводили и марганцовку, но она была дефицитом. В военные суровые годы, особенно в летнее время, мужская работа легла на плечи женщин и подростков. С 11 – 13-летних спрос был таким же, как со взрослых. Но маме было нелегко упросить бригадира, чтобы 12 летнего Васю взяли в колхоз на какие-нибудь работы. Он любил коней и хотел, чтобы его взяли водовозом, как говорили, «на табачок». Бригадир не соглашался. Мал ещё, говорит, ему и ведро воды не поднять, и коня не запрячь. Тяжкий труд, который выпал на долю наших мальчишек, не омрачил их детские годы. Они, хотя и рано повзрослели, всё равно водили свои игры, озорничали в чужих садах и огородах… Книги к нему пришли как-то сразу, они не были его увлечением с детских лет, но он резко сменил игру в бабки на книги. Читал всё подряд без разбору, а мама боялась, что он зачитается и «сойдёт с ума». Все его школьные учебники были без корочек. Когда мы были дома, он в эти корочки от учебников вкладывал художественную книжку, ставил её на стол и читал. Мы видели, что у него, например, «География», а через некоторое время он ставил перед собой «Историю». Брал Вася книги из библиотеки и тайком из школьного шкафа, который стоял в коридоре. Это были тоненькие брошюры о Мичурине, Лысенко, «Происхождение жизни на земле» и много-много других. Читал днём и ночью. Даже умудрялся читать при лунном свете или с жировухой. Наливая во флакончик жира, протягивал верёвочку (фитилёк) через картофельный пластик, укрывался одеялом с головой и читал. А однажды заснул с этим горящим фитильком и чудом не задохнулся. Но одеяло всё-таки прожёг. В зимнее время мы залезали втроём на любимую русскую печку, ставили рядышком лампу. Вася ложился с краю, мама в cepeдине, а я у стенки, и он читал нам. Злился, переживал, когда мы с мамой начинали засыпать, заставлял нас пересказывать прочитанное или сказать, на чём он остановился. Но так как ни та, ни другая ничего не могли ему ответить – плакал. Окончив 7 классов, Вася и ещё три его сверстника поехал учиться в Бийский автомобильный техникум. Приезжая домой на каникулы или на выходной день, он успевал и на вечёрку сходить с гармошкой, и влюбиться, и с соперником отношения выяснить, и что-то писал, но читать написанное никому не давал. А однажды он попросил меня отправить пакет в Москву в журнал «Затейник». На обратном адресе была написана фамилия – «Шукшин». В следующий приезд я его спросила, почему он написал эту фамилию, а не «Попов». Он ответил, что его как Попова знают все, а вот о «Шукшине» только могут догадаться. Дело в том, что мы с Васей носили мамину девичью фамилию Попова, потому что отец был репрессирован, и мама боялась оставлять нас на фамилии отца. И только при получении паспортов мы стали Шукшины. Ещё на втором курсе техникума у Васи не сложились отношения с учительницей английского языка, и на третьем он решил оставить его.
«Однажды в свободный от съёмок день мы с Василием Макаровичем гуляли по Владимиру и зашли в магазин грампластинок. Продавался большой комплект с записями Шаляпина. Шукшин тут же его купил. В гостинице мы раздобыли проигрыватель, и Шукшин, забрав его, ушёл к себе в номер. Вскоре у меня раздался телефонный звонок, Василий Макарович очень торопливым, взволнованным голосом попросил спуститься к нему. Я никогда не видел такого Шукшина. Чем-то взбудораженный, он резко расхаживал по комнате, покрасневшие глаза и постоянно вздрагивающие скулы выдавали его волнение. “Послушай!” — сказал он совершенно изменившимся голосом и включил проигрыватель. Зазвучала песня в исполнении Фёдора Ивановича Шаляпина: “Жили двенадцать разбойников, жил Кудеяр атаман, много разбойники пролили крови честных христиан!..” Шукшин сидел совершенно потрясённый. Он весь был во власти песни.
Объяснение:
Объяснение:
Воспоминания о брате мне надо было написать давно, а не двадцать с лишним лет спустя после его смерти. Но не давала прикоснуться к бумаге душевная боль, память о Васе была настолько жива, что и не представлялось говорить о нём в времени. Трудно вынести эту боль, которую не лечит время. Но писать надо. Да простит меня читатель за то, что в своих воспоминаниях о брате мне придётся говорить и о себе.
Родился Вася 25 июля 1929 года в селе Сростки тогдашнего Старо-Бардинского района. Ныне это село входит в Бийский район. Мать наша – Мария Сергеевна – с 1909 года, а отец – Макар Леонтьевич – с 1912-го. Оба уроженцы Сросток, крестьяне. 26 марта 1933 года отец в возрасте 21 года был арестован ОГПУ как якобы участник контрреволюционной повстанческой организации и осужден Особой тройкой к высшей мере наказания – расстрелу (в 1956 году дело в отношении нашего отца было прекращено, он реабилитирован посмертно). После того как забрали отца, мама всё время ждала прихода тех же людей и с той же целью. Да и в селе то таким семьям не было ни почёта, ни уважения. Жён арестованных называли «сибулонками». Я до сих пор не знаю, какой смысл у слова «сибулонка», но, видимо, есть какая то связь с сибирским лагерем. Мне запомнилась наша избушка, в которой мы жили, и почему-то старый мешок, куда были уложены нехитрые пожитки. Сверху в этом мешке всегда лежала чугуночка. В этой чугуночке мама варила кашу или затируху (вкрутую замешенное и растёртое в крошки тесто), обычно варили её на молоке.
В школе зимой мы занимались в стареньких фуфайчонках. Валенки у Васи были подшиты, но эта подшивка часто отлетала, и он перетягивал её верёвочкой. Я же ходила в домотканом платье (мамой вытканном и ею же сшитом). Такое платье, если выстираешь, выполоскаешь, можно ставить (не вешая) сушить – стоит, как на манекене. Вася такие рубахи не носил. Писали мы на старых, пожелтевших от времени книгах ручками-палочками, выломанными из травяного веника. В мою обязанность входило готовить чернила из сажи, которую я наскребала из печного чувала и разводила горячей водой, а потом долго-долго мешала. Разводили и марганцовку, но она была дефицитом. В военные суровые годы, особенно в летнее время, мужская работа легла на плечи женщин и подростков. С 11 – 13-летних спрос был таким же, как со взрослых. Но маме было нелегко упросить бригадира, чтобы 12 летнего Васю взяли в колхоз на какие-нибудь работы. Он любил коней и хотел, чтобы его взяли водовозом, как говорили, «на табачок». Бригадир не соглашался. Мал ещё, говорит, ему и ведро воды не поднять, и коня не запрячь. Тяжкий труд, который выпал на долю наших мальчишек, не омрачил их детские годы. Они, хотя и рано повзрослели, всё равно водили свои игры, озорничали в чужих садах и огородах… Книги к нему пришли как-то сразу, они не были его увлечением с детских лет, но он резко сменил игру в бабки на книги. Читал всё подряд без разбору, а мама боялась, что он зачитается и «сойдёт с ума». Все его школьные учебники были без корочек. Когда мы были дома, он в эти корочки от учебников вкладывал художественную книжку, ставил её на стол и читал. Мы видели, что у него, например, «География», а через некоторое время он ставил перед собой «Историю». Брал Вася книги из библиотеки и тайком из школьного шкафа, который стоял в коридоре. Это были тоненькие брошюры о Мичурине, Лысенко, «Происхождение жизни на земле» и много-много других. Читал днём и ночью. Даже умудрялся читать при лунном свете или с жировухой. Наливая во флакончик жира, протягивал верёвочку (фитилёк) через картофельный пластик, укрывался одеялом с головой и читал. А однажды заснул с этим горящим фитильком и чудом не задохнулся. Но одеяло всё-таки прожёг. В зимнее время мы залезали втроём на любимую русскую печку, ставили рядышком лампу. Вася ложился с краю, мама в cepeдине, а я у стенки, и он читал нам. Злился, переживал, когда мы с мамой начинали засыпать, заставлял нас пересказывать прочитанное или сказать, на чём он остановился. Но так как ни та, ни другая ничего не могли ему ответить – плакал. Окончив 7 классов, Вася и ещё три его сверстника поехал учиться в Бийский автомобильный техникум. Приезжая домой на каникулы или на выходной день, он успевал и на вечёрку сходить с гармошкой, и влюбиться, и с соперником отношения выяснить, и что-то писал, но читать написанное никому не давал. А однажды он попросил меня отправить пакет в Москву в журнал «Затейник». На обратном адресе была написана фамилия – «Шукшин». В следующий приезд я его спросила, почему он написал эту фамилию, а не «Попов». Он ответил, что его как Попова знают все, а вот о «Шукшине» только могут догадаться. Дело в том, что мы с Васей носили мамину девичью фамилию Попова, потому что отец был репрессирован, и мама боялась оставлять нас на фамилии отца. И только при получении паспортов мы стали Шукшины. Ещё на втором курсе техникума у Васи не сложились отношения с учительницей английского языка, и на третьем он решил оставить его.