АВТОР И РАССКАЗЧИК В РАССКАЗЕ Л. Н. ТОЛСТОГО «ПОСЛЕ БАЛА» В основе рассказа Л.Н. Толстого «После бала» лежит действительное событие, о котором писатель узнал от своего брата. В середине 80-х годов, описывая эпоху Николая I, Толстой вспоминал о знакомом полковом командире, который «накануне с красавицей дочерью танцевал мазурку на балу и уехал раньше, чтобы назавтра рано утром распорядиться прогонянием на смерть сквозь строй бежавшего солдата-татарина, засекал этого солдата до смерти и возвращался обедать в семью». Сюжет рассказа «После бала» дублирует это событие. При этом писатель акцентирует внимание не столько на самом факте, сколько на переживаниях и размышлениях человека, ставшего невольным свидетелем произошедшего. Очевидно, писателю были чрезвычайно близки и понятны переживания и духовные поиски, изображенные в рассказе. Лев Толстой считал, что как ни многообразны людские характеры, все они присущи каждому человеку. «Различные характеры, выражаемые искусством, — утверждал писатель, — только потому и трогают нас, что в каждом из нас есть возможности всех возможных характеров». Это предположение подтверждают и некоторые данные биографии самого писателя. Молодому Толстому хотелось увидеть войну своими глазами и проверить, храбрый ли он человек. С этой целью он едет на Кавказ, а с началом Крымской войны переводится в Дунайскую армию, действовавшую против турок. Затем переводится в Севастополь, где, командуя батареей на 4-м бастионе, проявил редкое бесстрашие. Не раз Толстого представляли к награде боевым Георгиевским крестом, но у высшего начальства он находился на плохом счету. Толстой пишет проект о перереформировании всей русской армии, где подчеркивает тяжелые условия солдатской службы. Вскоре он вышел в отставку, записав в свой дневник: «Военная карьера — не моя…» Эту же мысль писатель вкладывает в уста рассказчика, пережившего один из драматичнейших периодов своей молодости: «…не мог поступить в военную службу, как хотел прежде, и не только не служил в военной, но нигде не служил и никуда, как видите, не годился».
25 августа 1972 года по Первому каналу Центрального телевидения СССР впервые показали фильм Сергея Соловьева «Станционный смотритель», созданный по мотивам одноименной повести А. С. Пушкина. Зрители приняли картину очень хорошо, и мало кто из них догадывался, сколько сложностей было связано с выходом фильма на экран. Ведь «Станционный смотритель» мог и вовсе быть « списан и смыт»! Во всяком случае, именно этим грозил режиссеру тогдашний директор «Мосфильма» Николай Трофимович Сизов.
Сизов заснул на сдаче картины почти в самом начале. Потом его позвали к телефону, потом он пришел и снова куда-то вышел – так продолжалось на протяжении всего просмотра. В своей книге «Начало. То да се…» Сергей Соловьев вспоминал, что Сизов тогда толком так и не посмотрел картину. Когда же показ завершился, директор был мрачнее тучи и позвал Соловьева к себе в кабинет для «серьезного разговора». Там-то Сизов и предложил режиссеру » списать и смыть » «Станционного смотрителя», забыв навсегда «об этом позоре»!
Сказать, что Соловьев был ошарашен – ничего не сказать! На следующий день предстояло обсуждение картины, и режиссер был готов к самому худшему. По его словам, он чувствовал себя «абсолютно разбитым, пожилым инвалидом». Что же так не понравилось начальству в «Станционном смотрителе»? Первая фраза Сизова была: «Соловьев, ты где нашел эту чахоточную?.. Ну эту, которая у тебя Дуню играет? Ты понимаешь, что такое Ду-ня? Ну что такое пушкинская Ду-ня?». Оказывается, Николай Трофимович представлял себе Дуню эдакой кустодиевской пышнотелой женщиной, и, конечно, Марианна Кушнерова, которая исполнила роль Дуни в фильме, с этим образом «не монтировалась». Были у Сизова претензии и к Никите Михалкову, игравшему в картине Минского. «Тоже мне Минский!», – возмущенно кричал Сизов, а в заключение своей речи сказал Соловьеву: «То, что ты нам показал, не провал. Это хуже любого провала. Это наш коллективный позор».
Никаких внятных аргументов и доказательств в поддержку своего мнения Сизов не приводил, но утверждал, что Минский и Дуня не могут быть такими, как в фильме Соловьева. В результате было даже непонятно, принята картина или нет. Вступиться за режиссера и его работу попытался Марлен Хуциев, исполнявший обязанности худрука объединения. Но и на его вопросы Сизов не смог ответить ничего конкретного, продолжая кричать, что это позор, и что картине присваивают третью категорию, а, значит, ее не покажут «нигде и никогда». Хуциеву было сказано, что о картине можно забыть, а Соловьеву – что ему за работу не заплатят ни копейки. И действительно ничего не заплатили.
Каково же было удивление съемочной группы, когда в скором времени кто-то из них увидел в программе ЦТ анонс премьеры фильма! Соловьев не верил своим глазам! А еще через несколько месяцев фильм «Станционный смотритель» получил на Венецианском фестивале телевизионных фильмов главный приз «Золотой лев Святого Марка». Тут уж Сизов только руками развел и сказал: «Ну, что ж. Разные бывают у людей мнения».
Объяснение:
25 августа 1972 года по Первому каналу Центрального телевидения СССР впервые показали фильм Сергея Соловьева «Станционный смотритель», созданный по мотивам одноименной повести А. С. Пушкина. Зрители приняли картину очень хорошо, и мало кто из них догадывался, сколько сложностей было связано с выходом фильма на экран. Ведь «Станционный смотритель» мог и вовсе быть « списан и смыт»! Во всяком случае, именно этим грозил режиссеру тогдашний директор «Мосфильма» Николай Трофимович Сизов.
Сизов заснул на сдаче картины почти в самом начале. Потом его позвали к телефону, потом он пришел и снова куда-то вышел – так продолжалось на протяжении всего просмотра. В своей книге «Начало. То да се…» Сергей Соловьев вспоминал, что Сизов тогда толком так и не посмотрел картину. Когда же показ завершился, директор был мрачнее тучи и позвал Соловьева к себе в кабинет для «серьезного разговора». Там-то Сизов и предложил режиссеру » списать и смыть » «Станционного смотрителя», забыв навсегда «об этом позоре»!
Сказать, что Соловьев был ошарашен – ничего не сказать! На следующий день предстояло обсуждение картины, и режиссер был готов к самому худшему. По его словам, он чувствовал себя «абсолютно разбитым, пожилым инвалидом». Что же так не понравилось начальству в «Станционном смотрителе»? Первая фраза Сизова была: «Соловьев, ты где нашел эту чахоточную?.. Ну эту, которая у тебя Дуню играет? Ты понимаешь, что такое Ду-ня? Ну что такое пушкинская Ду-ня?». Оказывается, Николай Трофимович представлял себе Дуню эдакой кустодиевской пышнотелой женщиной, и, конечно, Марианна Кушнерова, которая исполнила роль Дуни в фильме, с этим образом «не монтировалась». Были у Сизова претензии и к Никите Михалкову, игравшему в картине Минского. «Тоже мне Минский!», – возмущенно кричал Сизов, а в заключение своей речи сказал Соловьеву: «То, что ты нам показал, не провал. Это хуже любого провала. Это наш коллективный позор».
Никаких внятных аргументов и доказательств в поддержку своего мнения Сизов не приводил, но утверждал, что Минский и Дуня не могут быть такими, как в фильме Соловьева. В результате было даже непонятно, принята картина или нет. Вступиться за режиссера и его работу попытался Марлен Хуциев, исполнявший обязанности худрука объединения. Но и на его вопросы Сизов не смог ответить ничего конкретного, продолжая кричать, что это позор, и что картине присваивают третью категорию, а, значит, ее не покажут «нигде и никогда». Хуциеву было сказано, что о картине можно забыть, а Соловьеву – что ему за работу не заплатят ни копейки. И действительно ничего не заплатили.
Каково же было удивление съемочной группы, когда в скором времени кто-то из них увидел в программе ЦТ анонс премьеры фильма! Соловьев не верил своим глазам! А еще через несколько месяцев фильм «Станционный смотритель» получил на Венецианском фестивале телевизионных фильмов главный приз «Золотой лев Святого Марка». Тут уж Сизов только руками развел и сказал: «Ну, что ж. Разные бывают у людей мнения».