Нечего Бога гневить, мил человек, кусок хлеба каждый день имеем. А когда мне, вот как теперь, и рюмочку удается пропустить, недугов многих ради. Сережа вон, растет, не смотри, что худой, крепкий парень будет. И упорный. Я его, Александр Иванович, лет пять назад взял «напрокат» у забулдыги, вдового сапожника. Тот умер вскорости, а мальчонка остался при мне. Акробатом. Чисто работает. И Артошка роль свою знает, с чилиндром моим публику на задних лапах обходит. Артист! А знаешь, тут какая история приключилась?
Работали мы как-то на даче инженера одного, который по всей России железные дороги строит. А там мальчугашка, язвительный такой. Подавай ему собаку! И барыня ко мне: «Продай». А как продать – он нас двоих, может, кормит, поит и одевает. Еле ушли. Да рано радовались. Нашел нас дворник ихний, уговаривать стал. И того не понимает, что Арто нам как друг иль брат. Я так и сказал: «Не все продается, что покупается». Но дворник, Иуда, проследил за нами. Как нас сон сморил, он пуделя колбасой заманил, да и свел. Господа, видно, ему велели, без собаченьки нашей затейной не возвращаться.
Проснулся я, слышу, Сережа Арто зовет. Думали, прибежит, вернется. А как колбасный огрызок нашли, тут все и поняли. Сергей к мировому хотел идти, да не вышло у нас. Но вижу я, задумал он что-то большое и серьезное. Заночевали мы в Алупке в турецкой кофейне.
А под утро Артошкин радостный визг меня разбудил. Лицо мне лижет, а на шее обрывок веревки. Гляжу, Сереженька спит, в гимнастическом трико, весь в дорожной пыли. Понял я тут все: ведь он ночью за Арто от Алупки дальше Мисхора ходил - и обратно! А уж, как ему пуделя удалось забрать, сколько страху натерпелся, да чего ему это стоило, как бежали они до самого родника, он мне потом рассказал. Господь указал лазейку между каменной стеной и кипарисами и к месту привел, где стена в полтора аршина. А это разве им высота? Он же гимнаст. Бог даст, в цирк хороший поступит. А пока лето, будем и дальше всей нашей труппой ходить с моей старой шарманкой по Крыму.
Это роман о том, как человек находит в себе Христа, научается выбирать Христа в себе и доверять Христу в себе. Для Достоевского высшее развитие личности (см. «Зимние заметки о летних впечатлениях и переросшей свое эгоистическое состояние (необходимый, впрочем, этап человеческого развития), заключается в и даже страстном ее желании отдать себя всем, «добровольно пойти за всех на крест, на костер», то есть — стать Христом, просиять Христом. Для Достоевского все социальные вопросы решаются одним фундаментальным если все Христы...» (фраза эта много раз повторяется в черновиках романа «Бесы»). Например, в таком виде: «Если все Христы, будут ли бедные?» Мы с вами обозначили здесь контекст предшествующих и последовавших за «Преступлением и наказанием» текстов Достоевского, в которых развивается его мысль о пути человека и человечества как движении ко Христу, к Царствию Божию «внутрь вас» и «среди вас» («среди вас» — как следствию «внутрь вас»; как говорит Достоевский, «были бы братья — будет и братство»). Что же в самом романе?
В «Преступлении и наказании» в центре внимания Достоевского два человеческого бытия, предъявленные нам в самом Раскольникове. Это, во-первых, представление о бытии как об открытой системе, постоянно пополняемой милостью и благодатью извне, и о человеке как проводнике этой благодати, Христе мира, ответственном за этот мир, окормляющем его из своей неоскудевающей руки (неоскудевающей — за счет реализованного человеком в полноте принципа самоотдачи). И второе — представление о бытии как о закрытой системе, где для того, чтобы у кого-то прибыло — нужно, чтобы у кого-то убыло. И человек — властный человек — в такой системе — перераспределитель благ, вынужденный решать, «кому жить, кому умирать».
Первое дано Раскольникову во мгновенном чувстве своей ответственности за происходящее вокруг него, своей обязанности изменить происходящее за собственный счет. Он постоянно, из состояния, по-видимости, крайней нищеты, раздает деньги всем вокруг себя. И каждый раз у него неожиданно находится именно столько, сколько нужно, что в тексте подчеркнуто: «Послушайте, — сказал Раскольников, — вот (он пошарил в кармане и вытащил двадцать копеек; нашлись)» (6, 41).
Второе приходит тогда, когда в действие вступает рассудок, твердящий, что у него мало, почти ничего нет, на всех — и даже на близких — не хватит, и что единственный достать — это отобрать у кого-то. Второе — это ощущение мира как места недостатка и нищеты, места жестокой борьбы за ресурс, который радикально ограничен. То ощущение, которое так хотел изменить Иисус своими чудесами умножения хлебов, внушающими человеку: если только ты готов делиться, то хватит на всех.
Раскольников, по заданию, — Христос романного мира (как и всякий человек, по Достоевскому, в области своего бытия). Любой студент, будучи с опознает икону Богоматери с Младенцем-Христом в последней фразе письма матери Раскольникова в самом начале романа: «Молишься ли ты Богу, Родя, по-прежнему и веришь ли в благость Творца и Искупителя нашего? Боюсь я, в сердце своем, не посетило ли и тебя новейшее модное безверие? Если так, то я за тебя молюсь. Вспомни, милый, как еще в детстве своем, при жизни твоего отца, ты лепетал молитвы свои у меня на коленях и как мы все тогда были счастливы!» (6, 34). И именно это задание им ощущается, определяя первый его бытия — и это же задание радикально трансформируется при включении меры и счета. Остается чувство ответственности и причастности — меняются только средства, которыми можно изменить ситуацию. Вместо самопожертвования и самоотдачи возникает идея жертвования другими — для пользы всех — собственно, теория Раскольникова. Теория возникает именно тогда, когда бледнеет — под аналитическим прицелом рассудка — непосредственное ощущение живой жизни и непосредственно данной правды. Теория возникает как желание получить тот же результат (исцеление мира) без самопожертвования и самоотдачи, перекладывая бремя жертвы на другого.
Рассказ старого шарманщика.
Нечего Бога гневить, мил человек, кусок хлеба каждый день имеем. А когда мне, вот как теперь, и рюмочку удается пропустить, недугов многих ради. Сережа вон, растет, не смотри, что худой, крепкий парень будет. И упорный. Я его, Александр Иванович, лет пять назад взял «напрокат» у забулдыги, вдового сапожника. Тот умер вскорости, а мальчонка остался при мне. Акробатом. Чисто работает. И Артошка роль свою знает, с чилиндром моим публику на задних лапах обходит. Артист! А знаешь, тут какая история приключилась?
Работали мы как-то на даче инженера одного, который по всей России железные дороги строит. А там мальчугашка, язвительный такой. Подавай ему собаку! И барыня ко мне: «Продай». А как продать – он нас двоих, может, кормит, поит и одевает. Еле ушли. Да рано радовались. Нашел нас дворник ихний, уговаривать стал. И того не понимает, что Арто нам как друг иль брат. Я так и сказал: «Не все продается, что покупается». Но дворник, Иуда, проследил за нами. Как нас сон сморил, он пуделя колбасой заманил, да и свел. Господа, видно, ему велели, без собаченьки нашей затейной не возвращаться.
Проснулся я, слышу, Сережа Арто зовет. Думали, прибежит, вернется. А как колбасный огрызок нашли, тут все и поняли. Сергей к мировому хотел идти, да не вышло у нас. Но вижу я, задумал он что-то большое и серьезное. Заночевали мы в Алупке в турецкой кофейне.
А под утро Артошкин радостный визг меня разбудил. Лицо мне лижет, а на шее обрывок веревки. Гляжу, Сереженька спит, в гимнастическом трико, весь в дорожной пыли. Понял я тут все: ведь он ночью за Арто от Алупки дальше Мисхора ходил - и обратно! А уж, как ему пуделя удалось забрать, сколько страху натерпелся, да чего ему это стоило, как бежали они до самого родника, он мне потом рассказал. Господь указал лазейку между каменной стеной и кипарисами и к месту привел, где стена в полтора аршина. А это разве им высота? Он же гимнаст. Бог даст, в цирк хороший поступит. А пока лето, будем и дальше всей нашей труппой ходить с моей старой шарманкой по Крыму.
Какова основная тема «Преступления и наказания»?
Это роман о том, как человек находит в себе Христа, научается выбирать Христа в себе и доверять Христу в себе. Для Достоевского высшее развитие личности (см. «Зимние заметки о летних впечатлениях и переросшей свое эгоистическое состояние (необходимый, впрочем, этап человеческого развития), заключается в и даже страстном ее желании отдать себя всем, «добровольно пойти за всех на крест, на костер», то есть — стать Христом, просиять Христом. Для Достоевского все социальные вопросы решаются одним фундаментальным если все Христы...» (фраза эта много раз повторяется в черновиках романа «Бесы»). Например, в таком виде: «Если все Христы, будут ли бедные?» Мы с вами обозначили здесь контекст предшествующих и последовавших за «Преступлением и наказанием» текстов Достоевского, в которых развивается его мысль о пути человека и человечества как движении ко Христу, к Царствию Божию «внутрь вас» и «среди вас» («среди вас» — как следствию «внутрь вас»; как говорит Достоевский, «были бы братья — будет и братство»). Что же в самом романе?
В «Преступлении и наказании» в центре внимания Достоевского два человеческого бытия, предъявленные нам в самом Раскольникове. Это, во-первых, представление о бытии как об открытой системе, постоянно пополняемой милостью и благодатью извне, и о человеке как проводнике этой благодати, Христе мира, ответственном за этот мир, окормляющем его из своей неоскудевающей руки (неоскудевающей — за счет реализованного человеком в полноте принципа самоотдачи). И второе — представление о бытии как о закрытой системе, где для того, чтобы у кого-то прибыло — нужно, чтобы у кого-то убыло. И человек — властный человек — в такой системе — перераспределитель благ, вынужденный решать, «кому жить, кому умирать».
Первое дано Раскольникову во мгновенном чувстве своей ответственности за происходящее вокруг него, своей обязанности изменить происходящее за собственный счет. Он постоянно, из состояния, по-видимости, крайней нищеты, раздает деньги всем вокруг себя. И каждый раз у него неожиданно находится именно столько, сколько нужно, что в тексте подчеркнуто: «Послушайте, — сказал Раскольников, — вот (он пошарил в кармане и вытащил двадцать копеек; нашлись)» (6, 41).
Второе приходит тогда, когда в действие вступает рассудок, твердящий, что у него мало, почти ничего нет, на всех — и даже на близких — не хватит, и что единственный достать — это отобрать у кого-то. Второе — это ощущение мира как места недостатка и нищеты, места жестокой борьбы за ресурс, который радикально ограничен. То ощущение, которое так хотел изменить Иисус своими чудесами умножения хлебов, внушающими человеку: если только ты готов делиться, то хватит на всех.
Раскольников, по заданию, — Христос романного мира (как и всякий человек, по Достоевскому, в области своего бытия). Любой студент, будучи с опознает икону Богоматери с Младенцем-Христом в последней фразе письма матери Раскольникова в самом начале романа: «Молишься ли ты Богу, Родя, по-прежнему и веришь ли в благость Творца и Искупителя нашего? Боюсь я, в сердце своем, не посетило ли и тебя новейшее модное безверие? Если так, то я за тебя молюсь. Вспомни, милый, как еще в детстве своем, при жизни твоего отца, ты лепетал молитвы свои у меня на коленях и как мы все тогда были счастливы!» (6, 34). И именно это задание им ощущается, определяя первый его бытия — и это же задание радикально трансформируется при включении меры и счета. Остается чувство ответственности и причастности — меняются только средства, которыми можно изменить ситуацию. Вместо самопожертвования и самоотдачи возникает идея жертвования другими — для пользы всех — собственно, теория Раскольникова. Теория возникает именно тогда, когда бледнеет — под аналитическим прицелом рассудка — непосредственное ощущение живой жизни и непосредственно данной правды. Теория возникает как желание получить тот же результат (исцеление мира) без самопожертвования и самоотдачи, перекладывая бремя жертвы на другого.