Акакий акакиевич — робкий, пришибленный нуждой человек, пеной тяжкого труда и мучительных унижений зарабатывающий свои четыреста рублей в год. это забитое, бессловесное существо безропотно сносит «канцелярские насмешки» своих сослуживцев и грубость начальников. акакий акакиевич сам осознает свою малость, он ни на что больше не претендует. каждодневно, из года в год, переписывая бумаги, он давно уже не имеет никаких других интересов.придя домой со службы, акакий акакиевич думает только о том, «что-то бог пошлёт переписывать завтра». подтрунивая над духовной ограниченностью башмачкина, гоголь отмечает в нём доброжелательное отношение к людям, трудолюбие, развитое чувство долга. акакий акакиевич, по словам писателя, был даже человеком страстным: буквы он выводил с любовью, при этом наслаждение выражалось на его лице; когда же он добирался до букв- фаворитов, то погружался весь в работу, забывая обиды и нужду.но в этом забитом жизнью чиновнике проснулся человек, когда появилась у него цель в жизни — новая шинель. ценой строжайшей в течение года ему удалось скопить необходимую сумму. за это время он изменился, стал «как-то живее, даже твёрже характером». «огонь порою показывался в глазах его, в голове даже мелькали самые дерзкие и отважные мысли: не положить ли точно куницу на воротник», — доброжелательно иронизирует над ним гоголь.
Агерасим всё греб да греб. вот уже москва осталась назади. вот уже потянулись по берегам луга, огороды, поля, рощи, показались избы. повеяло деревней. он бросил весла, приник головой к муму, которая сидела перед ним на сухой перекладинке — дно было залито водой — и остался неподвижным, скрестив могучие руки у ней на спине, между тем как лодку волной относило назад к городу. наконец герасим выпрямился, поспешно, с каким-то болезненным озлоблением на лице, окутал веревкой взятые им кирпичи, приделал петлю, надел ее на шею муму, поднял ее над рекой, в последний раз посмотрел на она доверчиво и без страха поглядывала на него и слегка махала хвостиком. он отвернулся, зажмурился и разжал герасим ничего не слыхал, ни быстрого визга муму, ни тяжкого всплеска воды; для него самый шумный день был безмолвен и беззвучен, как ни одна самая тихая ночь не беззвучна для нас, и когда он снова раскрыл глаза, по-прежнему спешили по реке, как бы гоняясь друг за дружкой, маленькие волны, по-прежнему поплескивали они о бока лодки, и только далеко назади к берегу разбегались какие-то широкие круги.ерошка, как только герасим скрылся у него из виду, вернулся домой и донес всё, что видел.— ну, да, — заметил степан, — он ее утопит. уж можно быть спокойным. коли он что течение дня никто не видел герасима. он дома не обедал. настал вечер; собрались к ужину все, кроме его.— экой чудной этот герасим! — пропищала толстая прачка, — можно ли эдак из-за собаки право! — да герасим был здесь, — воскликнул вдруг степан, загребая себе ложкой каши.— как? когда? — да вот часа два тому назад. как же. я с ним в воротах повстречался; он уж опять отсюда шел, со двора выходил. я было хотел спросить его насчет собаки-то, да он, видно, не в духе был. ну, и толкнул меня; должно быть, он так только отсторонить меня хотел: дескать, не приставай, — да такого необыкновенного леща мне в становую жилу поднес, важно так, что ой-ой-ой! — и степан с невольной усмешкой и потер себе затылок. — да, — прибавил он, — рука у него, благодатная рука, нечего сказать.
