Обзац из капитанской дочки напишите изложение в 3 лице. Я приближался к месту моего назначения. Бокруг меня простирались печальные пустыни, пересеченные холмами и оврагами. Все покрыто было снегом. Солнце садилось. Кибитка ехала по уакой дороге, или точнее ги» следу, про ложенному крестьянскими санями. Вдруг ямщик стал по сматривать в сторону н наконец, сняв шапку, оборотился ко мне и скалал: — Барнн, не прикажешь ли воротиться? Это зачем? — Время ненадежно: ветер слегка подымается; вишь, как он сметает порошуа. Что ж за беда! — А видишь там что? (Ямщик указал кнутом на вос ток,} — Я ничего не вижу, кроме белой степи да ясного неба. А вон — поп; это облачко. Я увидел в самом деле на краю неба белое облачко, ко торое принял было сперва за отдаленный холмик. Ямщик изъяснил мне. что облачко предвещало буран. Я слыхал о тамошних метелях и знал, что целые обозы бывали ими занесены. Савельич, согласно с мнением ям щика, советовал воротиться. Но ветер показался мне не си лен; я понадеялся добраться заблаговременно до следую щей станции1 и велел ехать скорее. Ямщик поскакал; но все поглядывал на восток. Лоша ди бежали дружно. Ветер между тем час от часу становил ся сильнее. Облачко обратилось в белую тучу, которая тя жело подымалась, росла и постепенно облегала небо. Пошел мелкий снег — и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение темное небо смешалось с снежным морем. Все исчезло. «Ну, барин, — закричал ямщик, — беда: буран!»... Я выглянул из кибитки: все было мрак и вихрь. Ветер выл с такой свирепой выразительностью, что казался оду шевленным; снег засыпал меня и Савельича; лошади шли шагом — и скоро стали. — Что же ты не едешь? — спросил я ямщика с нетер пением. — Да что ехать? — отвечал он, слезая с облучка, — не весть и так куда заехали: дороги нет, и мгла кругом. Я стал было его бранить. Савельич за него заступился. — И охота было не слушаться, говорил он серди то, — воротился бы на постоялый двор, накушался бы чаю, почивал бы себе до утра, буря б утихла, отправились бы далее. И куда спешим? Добро бы на свадьбу! — Савель ич был прав. Делать было нечего. Снег так и валил. Около кибитки подымался сугроб. Лошади стояли, понуря голову и изредка вздрагивая. Ямщик ходил кругом, от нечего де лать улаживая упряжь. Савельич ворчал; я глядел во все стороны, надеясь увидеть хоть признак жила2или дороги, но ничего не мог различить, кроме мутного кружения ме тели... Вдруг увидел я что-то черное. — Эй, ямщик! — закричал я, - смотри: что там такое чернеется? Ямщик стял осматриваться. — А Бог зняет, барин, сказал он, садясь на свое мес то, воз не воз, дерево не дерево^ а кажется, что шевелит ся. Должно быть, или волк, или человек. Я приказал ехать на незнакомый предмет, который тот час стал подвигаться нам навстречу. Черев две минуты мы поравнялись с человеком. — Гей, добрый человек! — |акричал ему ямщик. - Скажи, не знаешь ли, где дорога? — Дорога-то здесь; я стою на твердой полосе, — отве чал дорожный, — да что толку? — Послушай; мужичок, — сказал я ему, знаешь ли ты эту сторону? Возьмешься ли ты довести меня до ноч лега? — Сторона мне внакомая, — отвечал дорожный, — сла ве Богу, исхожена и изъезжена вдоль и поперек! Да, вишь, какая погода: как раз собьешься с дороги. Лучше здесь оста новиться да переждать, авось буран утихнет да небо прояс нится: тогда найдем дорогу по звездам. Его хладнокровие ободрила меня! Я уже решился, пре дав себя Божией иоле, ночевать посреди стспн, как вдруг дорожный сел проворно па облучок и сказал ямщику: #Иу, славя Богу, жило недалеко; сворачивай вправо да поел- ЖЯЙ9 . — А почему ехать мне вправо? — спросил ямщик с не удовольствием. ■- Где ты видишь дорогу? Пебось: лошади чужие, хомут не евой, погоняй не стой. Ямщик казался мне прав. В самом деле, — сказал я, почему думаешь ты, что жило недалече?f — *А потому, чукто ветер оттоле потя нул. — отвечал дорожный, — и я слышу, дымом пахнуло; знать, деревня близко*. С.мегливоеть его і: тонкость чутья мспя изумили, Я велел ямщику ехать. Лошади тяжело ступали по глубокому снегу. Кибитка тихо подвигалась, то въезжая па сугроб, то обруиіаясь в овряг :і переваливаясь то на одну, ТО на другую сторону. Это похоже было па пла вание судна по бурному морю, Свьельич охал, поминутно толкаясь о мои бока. Я опустил циновку, закутался в шу бу и задремал, убаюканный пением бури и качкою тихой седы.
Объяснение:
Семилетний мальчик крепко держит за руку подростка...
Когда молодой уральский писатель Владислав Крапивин "дорастет" до солидного, толстого "Избранного", на обложке можно будет изобразить этих ребят. Потому что они шагают из одной крапивинской книги в другую. И именно так — держась за руки.
В стране, именуемой "Детство" и включающей в себя широкий круг подданных — от дошколят до почти юношей, —каждый детский писатель обычно выбирает какой-то свой, излюбленный возраст. У Крапивина их два. Он пристальнее всего присматривается, во-первых, к тем, кто только-только переступил школьный порог или еще готовится его переступить, к семи-восьмилетним ребятишкам ("малыши", зовет он их). И, во-вторых, к тем ребятам, которые уже постигли первые премудрости школьной науки, сложности дворовой жизни (и просто — жизни), крепко стоят на ногах, но и не порвали еще связей, интересов, увлечений, забот, соединяющих их с малышами. Это — возраст одиннадцати-двенадцатилетних.
Вот эта-то неразлучная пара и встречается почти во всех книгах Крапивина.
Это Алька и Лапа ("Брат, которому семь").
Это Илька и Генка ("Та сторона, где ветер").
Кашка и Володя ("Оруженосец Кашка").
Владик и Павлик ("Тень каравеллы").
Андрюшка и Валька ("Валькины друзья и паруса").
Безымянный малыш с бидоном и мальчик, рисующий созвездия на зонтах ("Звёзды под дождем").
Они носят разные имена, различаются характерами, живут в разных городах. Устойчиво, неизменно и этих ребячьих парах только одно — возрастное соотношение.
Есть в книгах Крапивина и еще одна — тоже постоянная —особенность.
Правда, вряд ли правильно говорить "еще одна". Вторая особенность — как бы продолжение, развитие первой. Она — точка приложения сил и интересов двух любимых героев Крапивина. Она — то, благодаря чему раскрываются их характеры, благодаря чему становится ясно, зачем писателю понадобилось многократно испытывать прочность и естественность этого двуединого ребячьего союза.
Какова же эта "точка приложения" в книгах Крапивина?
Школа? Нет. Она занимает не очень значительное место в жизни крапивинских персонажей, вернее — в той стороне их жизни, которая высвечена писателем. Собственно, лишь в одной повести — "Валькины друзья и паруса" — школа является не только фоном и антуражем, а вмешивается в сюжет, да и то это всего лишь недолгий конфликт с учителями.
Тогда, может быть, речь идет о пробуждении чувств? В какой-то мере, разумеется, так оно и есть (как обойтись без этого?), однако все же главное в повестях и рассказах Крапивина не психологическое исследование ребячьих взаимоотношений, не кропотливое изображение внутренней жизни детей.
Нельзя сказать и того, чтобы стихией Крапивина был юмор. Есть, правда, исключение — веселый рассказ "Бегство рогатых викингов", но это именно исключение.
Стихия Крапивина, стихия его героев — игра.
Его мир, вернее, его участок в огромном мире детства и детской литературы — это круг ребят-романтиков, увлеченных необычными делами и профессиями. Ребята в произведениях Крапивина не просто играют, как все дети. Их игры не вполне обычны: если они запускают воздушных змеев, то таких, с которых можно переговариваться друг с другом; если они стреляют из самодельных луков, то устраивают в конце концов всеобщее стрелковое соревнование "непобедимого рыцарского ордена стрелков из лука"; если сооружают кораблики или вырезают из бумаги каравеллу, то не только для того, чтобы пускать эти кораблики в весенних лужах. Нет, их каравелла будет скользить по всем морям и океанам висящей на стене географической карты, будет отбрасывать свою тень на голубые пятна, испещренные экзотическими, манящими названиями.
Это не игры на час, о которых быстро забывают, которые легко меняют на новую привязанность — мяч или самокат. Это нескончаемая творческая увлеченность, и она ведет ребенка прямой дорогой от игры к серьезным исследованиям и жизненному призванию:
«Гражданин Новоскольцев Тимофей Макарович, одна тысяча девятисотого года рождения, бывший плотник, сейчас пенсионер. Тимофей Макарович двадцать пятого сентября пришёл домой в состоянии алкогольного опьянения. В это время семья вместе с гостями смотрела телевизор. Тимофей Макарович тоже стал смотреть телевизор. Передача ему не понравилась, потом он сказал: «Таких плотников не бывает». Все попросили Тимофея не мешать смотреть телевизор, но он продолжал возмущаться: «Руки, говорит, у плотников совсем не такие». Его еще раз попросили не мешать. Тогда Тимофей Макарович снял с ноги правый сапог (размер 43—45, яловый) и разбил экран у телевизора. Лейтенант милиции.»
Объяснение: