Ранние рассказы Казакова оставались в кругу дозволенной сердечности. В высшей степени показателен рассказ “Голубое и зелёное” (1956). Казаков говорил, что писал его “от имени того арбатского мальчика”, каким он сам был в те годы. Книжные описания книжных страстей московского десятиклассника, к которому пришла первая любовь. Но эти книжные страсти поражали подробнейшей фиксацией буквально каждого миллиметра сближения Алёши и Лили: “Первый раз я иду в кино с девушкой”; “Мы идём примерно в метре друг от друга”; “Её рука иногда касается моей. Это совсем незаметные прикосновения, но я их чувствую”. От первого Лилиного обращения на “ты” “мне очень хочется сесть или прислониться к чему-нибудь – так вдруг ослабли мои ноги”. Первый поцелуй – “и весь мир начинает бесшумно кружиться”…
Здесь точно запечатлён психологический облик советских мальчиков и девочек, целомудренных и выдержанных, воспитанных в пуританских правилах своего времени. Во взволнованной рефлексии влюблённого мальчика на мельчайшие знаки интереса девочки к себе было что-то смешное и наивное и в то же время светлое и свежее. Столь тщательная разработка этой темы не совпадала с господствующим духом времени, с общепризнанной иерархией ценностей. Хотя сам герой-рассказчик пытается ей следовать. Например, свои мечты он излагает на том помпезно-романтическом языке, который был принят в официальной словесности: “Хочется большой, напряжённой жизни! <…> Что сделать, чтобы жизнь не даром, чтобы каждый день был днём борьбы и побед? ” Однако здесь-то уже заметен небольшой зазор между сознанием героя и позицией автора. Ибо когда Лиля полюбила другого, как ни пытается Алексей заговорить всякими обезличенно-патетическими словами свою утрату, как ни настойчиво повторяет он утешительные трюизмы типа “а жизнь не останавливается”, “так прекрасно устроен мир”, всё равно “не сны”, как память о потере чего-то очень дорогого, может быть, самого главного на свете, не дают ему покоя.
Чем могли привлекать читателя-современника эти тщательные описания мельчайших подробностей внутренней жизни героя рассказа “Голубое и зелёное”? Да тем, что в них проступает живое, естественное, природное, то, что прячется глубоко в душе, – влечение, зарождающаяся страсть, любовь, томления сердца. Пробивается сквозь книжность, чопорность сознания и поведения юноши)
Здесь точно запечатлён психологический облик советских мальчиков и девочек, целомудренных и выдержанных, воспитанных в пуританских правилах своего времени. Во взволнованной рефлексии влюблённого мальчика на мельчайшие знаки интереса девочки к себе было что-то смешное и наивное и в то же время светлое и свежее. Столь тщательная разработка этой темы не совпадала с господствующим духом времени, с общепризнанной иерархией ценностей. Хотя сам герой-рассказчик пытается ей следовать. Например, свои мечты он излагает на том помпезно-романтическом языке, который был принят в официальной словесности: “Хочется большой, напряжённой жизни! <…> Что сделать, чтобы жизнь не даром, чтобы каждый день был днём борьбы и побед? ” Однако здесь-то уже заметен небольшой зазор между сознанием героя и позицией автора. Ибо когда Лиля полюбила другого, как ни пытается Алексей заговорить всякими обезличенно-патетическими словами свою утрату, как ни настойчиво повторяет он утешительные трюизмы типа “а жизнь не останавливается”, “так прекрасно устроен мир”, всё равно “не сны”, как память о потере чего-то очень дорогого, может быть, самого главного на свете, не дают ему покоя.
Чем могли привлекать читателя-современника эти тщательные описания мельчайших подробностей внутренней жизни героя рассказа “Голубое и зелёное”? Да тем, что в них проступает живое, естественное, природное, то, что прячется глубоко в душе, – влечение, зарождающаяся страсть, любовь, томления сердца. Пробивается сквозь книжность, чопорность сознания и поведения юноши)