Прежде, давно, в лета моей юности, в лета безвозвратно мелькнувшего моего детства, мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту: все равно, была ли то деревушка, бедный уездный городишко, село ли, слободка, – любопытного много открывал в нем детский любопытный взгляд. Всякое строение, все, что носило только на себе напечатленье какой-нибудь заметной особенности, – все останавливало меня и поражало. Каменный ли казенный дом, известной архитектуры с половиною фальшивых окон, один-одинешенек торчавший среди бревенчатой тесаной кучи одноэтажных мещанский обывательских домиков, круглый ли правильный купол, весь облитый листовым белым железом, вознесенный над выбеленною, как снег, новою церковью, рынок ли, франт ли уездный, попавшийся среди города, – ничто не ускользало от свежего тонкого внимания, и, высунувши нос из походной телеги своей, я глядел и на невиданный дотоле покрой какого-нибудь сюртука, и на деревянные ящики с гвоздями, с серой, желтевшей вдали, с изюмом и мылом, мелькавшие из дверей овощной лавки вместе с банками высохших московских конфет, глядел и на шедшего в стороне пехотного офицера, занесенного бог знает из какой губернии на уездную скуку, и на купца, мелькнувшего в сибирке на беговых дрожках, и уносился мысленно за ними в бедную жизнь их...Теперь равнодушно подъезжаю ко всякой незнакомой деревне и равнодушно гляжу на ее пошлую наружность; моему охлажденному взору неприютно, мне не смешно, и то, что пробудило бы в прежние годы живое движенье в лице, смех и немолчные речи, то скользит теперь мимо, и безучастное молчанье хранят мои недвижные уста. О моя юность! О моя свежесть!
Пока Чичиков в душе посмеивался над прозвищем, которым наградили Плюшкина местные мужики, он не заметил, как въехал в довольно широкое село. Деревянная мостовая, по которой они ехали, была ветхой, как и все деревянные строения, встречавшиеся им на пути. Бревна на избах были темными и старыми, крыши напоминали решето. Во многих избах не было стекол, и окна были заткнуты старыми тряпками; балкончики под крышами покосились и почернели. Позади изб во многих местах можно было увидеть огромные клади хлеба, напоминавшие по цвету старый кирпич.
Над ветхими крышами возвышались две сельские церкви – деревянная, опустевшая, и каменная, во многих местах потрескавшаяся. По мере того, как путники продвигались вперед, стал показываться господский дом – странное строение, выглядевшее дряхлым инвалидом. «Местами он был в один этаж, местами – в два», на стенах, переживших много погодных перемен, во многих местах обнажилась штукатурная решетка. Только два окна в доме были открыты, остальные – забиты досками или заставлены ставнями. «Старый, обширный, тянувшийся позади дома сад, выходивший за село и потом пропадавший в поле, заросший и заглохлый, казалось, один освежал эту обширную деревню и один был вполне живописен в своем картинном опустении». «Словом, все было хорошо, как ни выдумать ни природе, ни искусству, но как бывает только тогда, когда они соединяются вместе…»
Вскоре Чичиков оказался перед самым домом, который вблизи выглядел еще печальнее. Ограда и ворота были покрыты зеленой плесенью. Давно обветшавшие строения, наполнявшие двор, говорили о том, что когда-то здесь было хорошее хозяйство, но сейчас все выглядело «пасмурно». «Ничто не заметно было оживляющего картину: ни отворяющих дверей, ни выходивших откуда-нибудь людей, никаких живых хлопот и забот дома!» Только одни главные ворота были растворены, да и то потому, что в них въехал мужик с нагруженною телегой. В другое время и на них висел замок.
У одного из строений Чичиков скоро заметил какую-то фигуру, которая начала вздорить с мужиком, приехавшим на телеге. Долго он не мог распознать, какого пола была фигура: баба или мужик. Платье на ней было совершенно неопределенное, похожее очень на женский капот, на голове колпак, какой носят деревенские дворовые бабы, только один голос показался ему несколько сиплым для женщины. «Ой, баба! – подумал он про себя и тут же прибавил: – Ой, нет!» – «Конечно, баба!» – наконец сказал он, рассмотрев попристальнее. Фигура с своей стороны глядела на него тоже пристально. Казалось, гость был для нее в диковинку, потому что она обсмотрела не только его, но и Селифана, и лошадей, начиная с хвоста и до морды. По висевшим у ней за поясом ключам и по тому, что она бранила мужика довольно поносными словами, Чичиков заключил, что это, верно, ключница.– Послушай, матушка, – сказал он, выходя из брички, – что барин?..– Нет дома, – прервала ключница, не дожидаясь окончания вопроса, и потом, спустя минуту, прибавила: – А что вам нужно?– Есть дело!– Идите в комнаты! – сказала ключница, отворотившись и показав ему спину, запачканную мукою, с большой прорехою пониже..
Пока Чичиков в душе посмеивался над прозвищем, которым наградили Плюшкина местные мужики, он не заметил, как въехал в довольно широкое село. Деревянная мостовая, по которой они ехали, была ветхой, как и все деревянные строения, встречавшиеся им на пути. Бревна на избах были темными и старыми, крыши напоминали решето. Во многих избах не было стекол, и окна были заткнуты старыми тряпками; балкончики под крышами покосились и почернели. Позади изб во многих местах можно было увидеть огромные клади хлеба, напоминавшие по цвету старый кирпич.
Над ветхими крышами возвышались две сельские церкви – деревянная, опустевшая, и каменная, во многих местах потрескавшаяся. По мере того, как путники продвигались вперед, стал показываться господский дом – странное строение, выглядевшее дряхлым инвалидом. «Местами он был в один этаж, местами – в два», на стенах, переживших много погодных перемен, во многих местах обнажилась штукатурная решетка. Только два окна в доме были открыты, остальные – забиты досками или заставлены ставнями. «Старый, обширный, тянувшийся позади дома сад, выходивший за село и потом пропадавший в поле, заросший и заглохлый, казалось, один освежал эту обширную деревню и один был вполне живописен в своем картинном опустении». «Словом, все было хорошо, как ни выдумать ни природе, ни искусству, но как бывает только тогда, когда они соединяются вместе…»
Вскоре Чичиков оказался перед самым домом, который вблизи выглядел еще печальнее. Ограда и ворота были покрыты зеленой плесенью. Давно обветшавшие строения, наполнявшие двор, говорили о том, что когда-то здесь было хорошее хозяйство, но сейчас все выглядело «пасмурно». «Ничто не заметно было оживляющего картину: ни отворяющих дверей, ни выходивших откуда-нибудь людей, никаких живых хлопот и забот дома!» Только одни главные ворота были растворены, да и то потому, что в них въехал мужик с нагруженною телегой. В другое время и на них висел замок.
У одного из строений Чичиков скоро заметил какую-то фигуру, которая начала вздорить с мужиком, приехавшим на телеге. Долго он не мог распознать, какого пола была фигура: баба или мужик. Платье на ней было совершенно неопределенное, похожее очень на женский капот, на голове колпак, какой носят деревенские дворовые бабы, только один голос показался ему несколько сиплым для женщины. «Ой, баба! – подумал он про себя и тут же прибавил: – Ой, нет!» – «Конечно, баба!» – наконец сказал он, рассмотрев попристальнее. Фигура с своей стороны глядела на него тоже пристально. Казалось, гость был для нее в диковинку, потому что она обсмотрела не только его, но и Селифана, и лошадей, начиная с хвоста и до морды. По висевшим у ней за поясом ключам и по тому, что она бранила мужика довольно поносными словами, Чичиков заключил, что это, верно, ключница.– Послушай, матушка, – сказал он, выходя из брички, – что барин?..– Нет дома, – прервала ключница, не дожидаясь окончания вопроса, и потом, спустя минуту, прибавила: – А что вам нужно?– Есть дело!– Идите в комнаты! – сказала ключница, отворотившись и показав ему спину, запачканную мукою, с большой прорехою пониже..