«Татьяна — существо исключительное, натура глубокая, любящая, страстная. Любовь для нее могла быть или величайшим блаженством, или величайшим бедствием жизни, без всякой примирительной середины. При счастии взаимности любовь такой женщины — ровное, светлое пламя; в противном случае — упорное пламя, которому сила воли, может быть, не позволит прорваться наружу, но которое тем разрушительнее и жгучее, чем больше оно сдавлено внутри. Счастливая жена, Татьяна спокойно, но тем не менее страстно и глубоко любила бы своего мужа, вполне пожертвовала бы собою детям, но не по рассудку, а опять по страсти, и в этой жертве, в строгом выполнении своих обязанностей нашла бы свое величайшее наслаждение, свое верховное блаженство. И все без фраз, без рассуждений, с этим спокойствием, с этим внешним бесстрастием, с этою наружною холодностью, которые составляют достоинство и величие глубоких и сильных натур».
«Это дивное соединение грубых, вульгарных предрассудков с страстию к французским книжкам и с уважением к глубокому творению Мартына Задеки возможно только в русской женщине. Весь внутренний мир Татьяны заключался в жажде любви, ничто другое не говорило ее душе, ум ее спал...»
«Для Татьяны не существовал настоящий Онегин, которого она не могла ни понимать, ни знать; следовательно, ей необходимо было придать ему какое-нибудь значение, напрокат взятое из книги, а не из жизни, потому что жизни Татьяна тоже не могла ни понимать, ни знать. Зачем было ей воображать себя Кларисой, Юлией, Дельфиной? Затем, что она и саму себя так же мало понимала и знала, как и Онегина».
«Татьяна не могла полюбить Ленского и еще менее могла полюбить кого-нибудь из известных ей мужчин: она так хорошо их знала, и они так мало представляли пищи ее экзальтированному, аскетическому воображению...»
«Есть существа, у которых фантазия имеет гораздо более влияния на сердце, нежели как думают об этом. Татьяна была из таких существ».
После дуэли, отъезда Онегина и посещения Татьяной комнаты Онегина «она поняла наконец, что есть для человека интересы, есть страдания и скорби, кроме интереса страданий и скорби любви... поняла, но только умом, головою, потому что есть идеи, которые надо пережить и душою и телом, чтоб понять их вполне, и которых нельзя изучить в книге. И поэтому книжное знакомство с этим новым миром скорбей если и было для Татьяны откровением, это откровение произвело на нее тяжелое, безотрадное и бесплодное впечатление; оно испугало ее, ужаснуло и заставило смотреть на страсти, как на гибель жизни, убедило ее в необходимости покориться действительности, как она есть, и если жить жизнию сердца, то про себя, во глубине своей души, в тиши уединения, во мраке ночи, посвященной тоске и рыданиям. Посещения дома Онегина и чтение его книг приготовили Татьяну к перерождению из деревенской девушки в светскую даму, которое так удивило и поразило Онегина».
«Татьяна не любит света и за счастие почла бы навсегда оставить его для деревни; но пока она в свете — его мнение всегда будет ее идолом, и страх его суда всегда будет ее добродетелью... Но я другому отдана, — именно отдана, а не отдалась! Вечная верность — кому и в чем? Верность таким отношениям, которые составляют профанацию чувства и чистоты женственности, потому что некоторые отношения, не освящаемые любовью, в высшей степени безнравственны... Но у нас как-то все это клеится вместе: поэзия — и жизнь, любовь — и брак по расчету, жизнь сердцем — и строгое исполнение внешних обязанностей, внутренне ежечасно нарушаемых... Восторженные идеалисты, изучившие жизнь и женщину по повестям Марлинского, требуют от необыкновенной женщины презрения к общественному мнению. Это ложь: женщина не может презирать общественного мнения, но может жертвовать им скромно, без фраз, без самохвальства, понимая всю великость своей жертвы, всю тягость проклятия, которое она берет на себя, повинуясь другому высшему закону — закону своей натуры, а ее натура — любовь и самопожертвование...»
№ кад-раПояснитель-ный текст (время, место и т.д.)Плансъем-киСодержание кадра (монологи, диалоги, поведение героев) ремаркиЗвуковые, музыкальные эффекты,закадровый голос1.Земская больница, приемная доктораОбщий За столом фельдшер Курятин, лет 40, поношенная жилетка, истрепанные брюки, в руке – сигарета. Читает автор (закадровый голос)2.Приемная, бутыль с карболовым раствором на столе.Сред-ний Входит дьячок в рясе, коренастый, на носу бородавка, крестится на бутыль, кладет просфору, кланяется фельдшеру. Читает автор (закадровый голос)3.Фельдшер зевает, сидя за столом. Дьячок стоит у входа.Круп-ный общийФ- «А…а, моё вам, с чем Д- «С воскресным днем вас, Сергей Кузьмич…» (рассказ о боле в зубе) Вопли дьячка4.Дьячок садится, фельдшер заглядывает в рот.Сред-нийФ - «М-да, садитесь, раскройте рот!»Д – «Отец дьякон велели водку с хреном прикладывать – не Гликерия Анисимовна дали на руку ниточку носить…»Ф – «Предрассудок, вырвать его нужно»Д – «Вам лучше знать…» Читает автор (вступление в диалог)5.Фельдшер стоит у щкафа, роится в иснтрументахОбщийФ – «Пустяки, хирургия пустяки…Раз плюнуть, зубы разные бывают. Одни рвешь щипцами, другой – козьей ножкой..» Слышится звук металла6.В руках фельдшера сначала ножик, а потом щипцы.ОбщийФ – «Ну-с, раскройте рот пошире, сейчас мы его, таво…»Д – «Благодетели вы наши»Ф – «Не рассуждайте ежели у вас рот раскрыт…» 7.Дьячок хватает его за руки.Круп-ныйД – «Отцы наши, мать присвятая,…ввв»Ф – «Не хватайте руками, сейчас, вот-вот»Д – «Ангелы! Дергай! Чего пять лет тянешь»Ф – «Хирургия, сразу нельзя»Крик дьячка8.Дьячок поднимает колени, фельдшер тянет зуб.Сред-ний Закадровый голос. Прерывистое дыхание9.Дьячок лезет пальцем в рот.Круп-ныйД – «Тянул, чтоб тебя так на том свете потянуло, не умеешь рвать, не берись, света божьего не вижу»Ф – «А ты зачем руками хватаешь, слова разные. Дура!»Д – «Сам ты дура
«Татьяна — существо исключительное, натура глубокая, любящая, страстная. Любовь для нее могла быть или величайшим блаженством, или величайшим бедствием жизни, без всякой примирительной середины. При счастии взаимности любовь такой женщины — ровное, светлое пламя; в противном случае — упорное пламя, которому сила воли, может быть, не позволит прорваться наружу, но которое тем разрушительнее и жгучее, чем больше оно сдавлено внутри. Счастливая жена, Татьяна спокойно, но тем не менее страстно и глубоко любила бы своего мужа, вполне пожертвовала бы собою детям, но не по рассудку, а опять по страсти, и в этой жертве, в строгом выполнении своих обязанностей нашла бы свое величайшее наслаждение, свое верховное блаженство. И все без фраз, без рассуждений, с этим спокойствием, с этим внешним бесстрастием, с этою наружною холодностью, которые составляют достоинство и величие глубоких и сильных натур».
«Это дивное соединение грубых, вульгарных предрассудков с страстию к французским книжкам и с уважением к глубокому творению Мартына Задеки возможно только в русской женщине. Весь внутренний мир Татьяны заключался в жажде любви, ничто другое не говорило ее душе, ум ее спал...»
«Для Татьяны не существовал настоящий Онегин, которого она не могла ни понимать, ни знать; следовательно, ей необходимо было придать ему какое-нибудь значение, напрокат взятое из книги, а не из жизни, потому что жизни Татьяна тоже не могла ни понимать, ни знать. Зачем было ей воображать себя Кларисой, Юлией, Дельфиной? Затем, что она и саму себя так же мало понимала и знала, как и Онегина».
«Татьяна не могла полюбить Ленского и еще менее могла полюбить кого-нибудь из известных ей мужчин: она так хорошо их знала, и они так мало представляли пищи ее экзальтированному, аскетическому воображению...»
«Есть существа, у которых фантазия имеет гораздо более влияния на сердце, нежели как думают об этом. Татьяна была из таких существ».
После дуэли, отъезда Онегина и посещения Татьяной комнаты Онегина «она поняла наконец, что есть для человека интересы, есть страдания и скорби, кроме интереса страданий и скорби любви... поняла, но только умом, головою, потому что есть идеи, которые надо пережить и душою и телом, чтоб понять их вполне, и которых нельзя изучить в книге. И поэтому книжное знакомство с этим новым миром скорбей если и было для Татьяны откровением, это откровение произвело на нее тяжелое, безотрадное и бесплодное впечатление; оно испугало ее, ужаснуло и заставило смотреть на страсти, как на гибель жизни, убедило ее в необходимости покориться действительности, как она есть, и если жить жизнию сердца, то про себя, во глубине своей души, в тиши уединения, во мраке ночи, посвященной тоске и рыданиям. Посещения дома Онегина и чтение его книг приготовили Татьяну к перерождению из деревенской девушки в светскую даму, которое так удивило и поразило Онегина».
«Татьяна не любит света и за счастие почла бы навсегда оставить его для деревни; но пока она в свете — его мнение всегда будет ее идолом, и страх его суда всегда будет ее добродетелью... Но я другому отдана, — именно отдана, а не отдалась! Вечная верность — кому и в чем? Верность таким отношениям, которые составляют профанацию чувства и чистоты женственности, потому что некоторые отношения, не освящаемые любовью, в высшей степени безнравственны... Но у нас как-то все это клеится вместе: поэзия — и жизнь, любовь — и брак по расчету, жизнь сердцем — и строгое исполнение внешних обязанностей, внутренне ежечасно нарушаемых... Восторженные идеалисты, изучившие жизнь и женщину по повестям Марлинского, требуют от необыкновенной женщины презрения к общественному мнению. Это ложь: женщина не может презирать общественного мнения, но может жертвовать им скромно, без фраз, без самохвальства, понимая всю великость своей жертвы, всю тягость проклятия, которое она берет на себя, повинуясь другому высшему закону — закону своей натуры, а ее натура — любовь и самопожертвование...»
КИНОСЦЕНАРИЙ
№ кад-раПояснитель-ный текст (время, место и т.д.)Плансъем-киСодержание кадра (монологи, диалоги, поведение героев) ремаркиЗвуковые, музыкальные эффекты,закадровый голос1.Земская больница, приемная доктораОбщий За столом фельдшер Курятин, лет 40, поношенная жилетка, истрепанные брюки, в руке – сигарета. Читает автор (закадровый голос)2.Приемная, бутыль с карболовым раствором на столе.Сред-ний Входит дьячок в рясе, коренастый, на носу бородавка, крестится на бутыль, кладет просфору, кланяется фельдшеру. Читает автор (закадровый голос)3.Фельдшер зевает, сидя за столом. Дьячок стоит у входа.Круп-ный общийФ- «А…а, моё вам, с чем Д- «С воскресным днем вас, Сергей Кузьмич…» (рассказ о боле в зубе) Вопли дьячка4.Дьячок садится, фельдшер заглядывает в рот.Сред-нийФ - «М-да, садитесь, раскройте рот!»Д – «Отец дьякон велели водку с хреном прикладывать – не Гликерия Анисимовна дали на руку ниточку носить…»Ф – «Предрассудок, вырвать его нужно»Д – «Вам лучше знать…» Читает автор (вступление в диалог)5.Фельдшер стоит у щкафа, роится в иснтрументахОбщийФ – «Пустяки, хирургия пустяки…Раз плюнуть, зубы разные бывают. Одни рвешь щипцами, другой – козьей ножкой..» Слышится звук металла6.В руках фельдшера сначала ножик, а потом щипцы.ОбщийФ – «Ну-с, раскройте рот пошире, сейчас мы его, таво…»Д – «Благодетели вы наши»Ф – «Не рассуждайте ежели у вас рот раскрыт…» 7.Дьячок хватает его за руки.Круп-ныйД – «Отцы наши, мать присвятая,…ввв»Ф – «Не хватайте руками, сейчас, вот-вот»Д – «Ангелы! Дергай! Чего пять лет тянешь»Ф – «Хирургия, сразу нельзя»Крик дьячка8.Дьячок поднимает колени, фельдшер тянет зуб.Сред-ний Закадровый голос. Прерывистое дыхание9.Дьячок лезет пальцем в рот.Круп-ныйД – «Тянул, чтоб тебя так на том свете потянуло, не умеешь рвать, не берись, света божьего не вижу»Ф – «А ты зачем руками хватаешь, слова разные. Дура!»Д – «Сам ты дура