Арокко (от итал. Barocco - причудливый, странный) - стиль в европейской литературе и искусстве, приходится на конец XVI - середину ХVIII вв. Его характерными признаками являются декоративность, изобретательность, контрастность. Для поэзии барокко свойственна прежде всего богатая и пышная метафоричность. Уильям Шекспир и Педро Кальдерон де ла Барка писали свои драмы в одну и ту же эпоху, эпоху европейского барокко. Хотя Шекспир писал свои пьесы несколько раньше, можно сказать начал новую эпоху, то Кальдерон писал их в самый расцвет этой эпохи барокко. Главные герои пьес Шекспира "Гамлет" и Кальдерона "Жизнь - это сон" Гамлет и Сехисмундо с одной стороны очень похожи, но с другой, совершенно разные люди. Как Гамлета, так и Сехисмундо изнывает чувства мести. И если Гамлет хотел отомстить за своего отца, то Сехисмундо хотел погубить своего отца за свою испорченную жизнь. Гамлет в отличие от Сехисмундо ни был игрушкой слепой судьбы или грандиозных внешний сил, как это характерно для драматургии барокко. Тогда, как Сехисмундо ежесекундно преодолевал в себе зверя, Гамлет был носителем гуманистической самосознания, вступал в конфликт с антагонистами, которые составляли неумолимую реальность "времени, свихнулся". Можно сказать, что Гамлет - это герой-гуманист, герой-интеллектуал, не морж свести своей задачи акту личной мести. Гамлет клянется стереть "всю мудрость книжную », и стереть ее он не может, и поэтому остается интеллигентом гуманистом. После большой несправедливости, когда Сехисмундо отправили обратно в башню, он был совсем одиноким, окруженный враждебным миром, у него не было никого в отличие от Гамлета, не мог никому доверять, кроме своего верного друга Горация. Гамлет так и не смог простить Клавдию (своему дяде) убийства отца в результате чего и погиб и Гамлет, и Клавдий от яда. Сехисмундо же прощает отца и возвращает ему трон, обращается к нему, как подданный к монарха. Это воспринимается как удивительная метаморфоза "зверя", сущность человека, связывает ее с бесконечностью, с Богом. Узнав, что жизнь - это сон, Сехисмундо узнал и глубинные истины и истинные ценности бытия. В заключительном монологе он объясняет тем, удивляются его перерождению: "Мой Наставный - сон, // И очень боюсь я, // Что, проснувшись, не окажусь // Опять в темнице глухой? // И хотя пустая была тревога, // Достаточно сна, чтобы знать, // Что счастье и весь мир проходят // Как скоротечный сон // За вечным приговором Бога ". Ему открывается суета жизни, тех приманок и вожделений, которыми живут люди - богатства, удовольствия, честолюбия, власти и т.д., не ведая того, что "каждый только видит сон // И об этом ничего не знает. В втором "Жизнь - это сон" последовательно проводится идея: человек может и должен бороться НЕ судьбу, а она сама путем духовного и нравственного совершенствования, и это тот истинный путь, ведущий к Богу. (надеюсь
Антон Павлович Чехов родился 17 января 1860 года в Таганроге, в семье бывшего приказчика, ставшего хозяином мелочной лавочки. Павел Егорович, отец Антона Павловича, был «коммерсантом», как он солидно называл себя, по профессии и художником – по душе. Его одаренность была разносторонней. Он самоучкой выучился играть на скрипке, увлекался живописью. Он писал красками, занимался иконописью. Антон Павлович говорил о себе и о своих братьях и сестре: «Талант в нас со стороны отца, а душа со стороны матери самым сильным увлечением Павла Егоровича был созданный им церковный хор, отнимавший у него много времени в ущерб коммерческим делам. С присущей ему настойчивостью и дотошностью он добивался, чтобы его хор был лучшим в городе. Он набрал певчих из кузнецов; партии дискантов и альтов исполняли его сыновья. Именно этот хор, а не торговля, составлял подлинный интерес его жизни. Когда Антон Павлович говорил: «В детстве у меня не было детства»,– то он подразумевал под этим многое. Прежде всего самый режим жизни детей Павла Егоровича был не очень детским, - это был почти каторжный трудовой режим. Лавочка Павла Егоровича торговала с 5 утра до 11 вечера, заботу о ней Павел Егорович нередко возлагал целиком на сыновей. День его детей распределялся между лавочкой, гимназией, опять лавочкой, бесконечными спевками и репетициями и такими же бесконечными церковными и домашними молениями. Кроме того, дети учились ремеслу, Антоша – портняжному. Антоша должен был с малых лет приучаться и к счетному делу, а главное – к искусству торговли, в которое входило и почтительное обращение с покупателями и знание приемов «обмеривания, обвешивания и всякого торгового мелкого плутовства, - как писал в своих воспоминаниях старший брат Антона Павловича – Александр Павлович. – Покойный Антон Павлович из-под палки эту беспощадную подневольную школу целиком и вспоминал о ней с горечью всю свою жизнь. Ребенком он был несчастный человек». Павел Егорович воспитывал своих детей деспотически. Порки были частым явлением в семье. И, однако, было бы неправильно рисовать жизнь семьи Павла Егоровича только темными красками. Нельзя забывать о смягчающем влиянии матери, Евгении Яковлевны, как нельзя забывать и о том, что влияние Павла Егоровича на своих детей было далеко не только отрицательным. Павел Егорович хотел сделать своих детей образованными людьми. Он хотел, чтобы дети были счастливее его. Он отдал их всех в гимназию, нанял для них учителя музыки, рано начал учить их языкам; старшие сыновья уже в отроческие годы свободно говорили по-французски. И тем не менее то положительное, что было и в натуре Павла Егоровича и в его отношении к детям, - все это было страшно искажено мещанством, чудачеством, самодурством, исковеркано тяжестью жизни. В 1889 году, в письме к брату Александру, упрекая его в самовластности, неуравновешенности в отношении к детям и жене, Антон Павлович писал: «Я тебя вспомнить, что деспотизм и ложь сгубили молодость твоей матери. Деспотизм и ложь исковеркали наше детство до такой степени, что тошно и страшно вспоминать. Деспотизм преступен трижды…» Действительность, окружавшая Антошу Чехова, была покушением на его свободу.
Когда Антон Павлович говорил: «В детстве у меня не было детства»,– то он подразумевал под этим многое. Прежде всего самый режим жизни детей Павла Егоровича был не очень детским, - это был почти каторжный трудовой режим. Лавочка Павла Егоровича торговала с 5 утра до 11 вечера, заботу о ней Павел Егорович нередко возлагал целиком на сыновей. День его детей распределялся между лавочкой, гимназией, опять лавочкой, бесконечными спевками и репетициями и такими же бесконечными церковными и домашними молениями. Кроме того, дети учились ремеслу, Антоша – портняжному. Антоша должен был с малых лет приучаться и к счетному делу, а главное – к искусству торговли, в которое входило и почтительное обращение с покупателями и знание приемов «обмеривания, обвешивания и всякого торгового мелкого плутовства, - как писал в своих воспоминаниях старший брат Антона Павловича – Александр Павлович. – Покойный Антон Павлович из-под палки эту беспощадную подневольную школу целиком и вспоминал о ней с горечью всю свою жизнь. Ребенком он был несчастный человек». Павел Егорович воспитывал своих детей деспотически. Порки были частым явлением в семье.
И, однако, было бы неправильно рисовать жизнь семьи Павла Егоровича только темными красками. Нельзя забывать о смягчающем влиянии матери, Евгении Яковлевны, как нельзя забывать и о том, что влияние Павла Егоровича на своих детей было далеко не только отрицательным.
Павел Егорович хотел сделать своих детей образованными людьми. Он хотел, чтобы дети были счастливее его. Он отдал их всех в гимназию, нанял для них учителя музыки, рано начал учить их языкам; старшие сыновья уже в отроческие годы свободно говорили по-французски.
И тем не менее то положительное, что было и в натуре Павла Егоровича и в его отношении к детям, - все это было страшно искажено мещанством, чудачеством, самодурством, исковеркано тяжестью жизни. В 1889 году, в письме к брату Александру, упрекая его в самовластности, неуравновешенности в отношении к детям и жене, Антон Павлович писал: «Я тебя вспомнить, что деспотизм и ложь сгубили молодость твоей матери. Деспотизм и ложь исковеркали наше детство до такой степени, что тошно и страшно вспоминать. Деспотизм преступен трижды…»
Действительность, окружавшая Антошу Чехова, была покушением на его свободу.