Изучение «Кладовой солнца» следует рассматривать как продолжение и развитие темы «Родная природа» . Задача учителя в данном случае осложняется тем, что сказка-быль «Кладовая солнца» не просто произведение о природе. В дневниковой записи М. Пришвин рассказывает: «В „Кладовой солнца“ я написал, что правда есть суровая борьба за любовь… » Пришвин создает сказку «для всех» . Заложенный в ней смысл глубок. Подобно тому как солнце откладывало свою энергию в торфяных залежах, писатель вместил в «Кладовую солнца» все, что накопил за долгие годы: доброе отношение к людям, любовь к природе… Правда — не просто любовь к человеку. Она заключена в суровой борьбе за любовь и раскрывается в столкновении двух начал: зла и любви. «На одной стороне полукруга воет собака, на другой воет волк… Какой это жалобный вой. Но ты, прохожий человек, если услышишь и у тебя поднимется ответное чувство, не верь жалости: воет не собака, вернейший друг человека, — это волк, злейший враг его, самой злобой своей обреченный на гибель. Ты, прохожий, побереги свою жалость не для того, кто о себе воет, как волк, а для того, кто, как собака, потерявшая хозяина, воет, не зная, кому же теперь, после него, ей послужить» .
Зло, стремящееся удовлетворить хищные инстинкты, наталкивается на силу любви, на страстное желание выжить. Поэтому сказка Пришвина светится не только любовью — в ней борьба, в ней столкновение добра и зла.
Автором использованы некоторые приемы традиционной сказки. Здесь есть стечения почти сказочных случайностей и совпадений. Активное участие в судьбе детей принимают животные. Ворон, ядовитая змея, сорока, волк по кличке Серый Помещик враждебны детям. Собака Травка — представитель «доброй природы» — верно служит человеку. Интересно отметить, что первоначально сказка называлась «Друг человека» . Все философские рассуждения автора о «правде истинной» помещены в главах, повествующих о Травке.
И вместе с тем события в произведении имеют реальную основу. «Кладовая солнца» была написана в 1945 году, после окончания Великой Отечественной войны. А «еще в 1940 году автор говорил о своем намерении работать над рассказом о том, как поссорились двое детей и как пошли они двумя разделившимися дорогами, не зная, что в лесу сплошь да рядом такие дороги-обходы снова соединяются в одну общую. Дети встретились, и дорога сама их примирила» (по воспоминаниям В. Д. Пришвиной) .
Прием слияния сказочного и реального дал возможность писателю выразить свой идеал, мечту о высоком назначении человека, о его ответственности перед всем живым на земле. Сказка-быль пронизана оптимистической верой писателя в близость и возможность осуществления этой мечты, если искать ее воплощение в реальной жизни, среди обыкновенных на первый взгляд людей. Эту мысль писатель прежде всего выразил в главных героях произведения — Насте и Митраше.
Своеобразие произведения — раскрытие человека через природу, через отношение человека к природе. Пришвин писал: «Я ведь, друзья мои, пишу о природе, сам же только о людях и думаю».
Горькие ноты часто звучат в гражданской лирике Богдановича, но это не горечь безнадежности. Наследнику Богушевича, современнику Тетки, Купалы, Коласа был знаком путь борьбы. Как и многие другие белорусские поэты, Богданович, вступая в литературу, опубликовал своего рода поэтическую декларацию — аллегорию «Музыкант». Он изложил здесь свои взгляды на роль и назначение искусства. Жил на свете музыкант. «Много ходил он по земле и все играл на скрипке. И плакала в его руках скрипка, и такая была в его музыке тоска, что за сердце хватала!.. Плачет скрипка, льют люди слезы, а музыкант стоит и выводит еще жалобней, еще тоскливей. И болело сердце, и подступали к глазам слезы…».
Но бывало и по-другому: «Музыкант будто вырастал в глазах людей, и тогда играл сильно, звучно: гудят струны… бас, как гром, гудит и грозно будит ото сна, зовет народ. И люди поднимали склоненные головы, и гневом великим блестели их очи. Тогда бледнели и тряслись как в лихорадке, и прятались со страху, будто гадюки, все обидчики народа. Много их хотело купить у музыканта скрипку его, но он не продал ее никому. И продолжал он ходить среди бедного люда и музыкой своей будил от тяжкого сна»[35].
Смысл иносказания весьма прозрачен: автор выражает надежду, что торжество реакции — временное, что появятся новые поколения борцов за свободу. Он видит высокое назначение поэта в том, чтобы будить народ, гневной песней поднимать массы на борьбу против угнетения. Так, в первом же своем литературном выступлении Богданович заявил о верности традициям революционно-демократической поэзии. Об ориентации на эти традиции свидетельствуют и аллегория «Апокриф», и стихотворения поэта разных лет. Написанное в 1910 году стихотворение «Дождик в поле, и холод, и мгла…» развивает тему гражданского долга поэта:
Следует заметить, что буржуазно-националистическая критика настойчиво зачисляла его по ведомству «чистой» поэзии. Как известно, редакция «Нашей нивы» была неоднородной по своему составу — на страницах единственной белорусской газеты выступали и писатели-демократы во главе с Купалой и Коласом, и писатели буржуазного националистического лагеря. Буржуазные публицисты «Нашей нивы» всячески пытались доказать, что белорусская литература — явление бесклассовое, что существует «единая» белорусская нация и «единое» движение «белорусского возрождения». Стремление представить развитие белорусской литературы в виде лишенного противоречий и борьбы единого потока приводило к насквозь фальшивым, заведомо неверным литературным оценкам. Довелось это почувствовать на себе и Богдановичу. Его душа, замкнутая в себе, живет в каком-то другом, особенном мире — в мире чистой красоты и подлинной поэзии, и только сквозь нее смотрит на нашу жизнь…».
Однако творчество поэта никак не укладывалось в такую концепцию, да и сам Богданович отнюдь не склонен был ее поддерживать. Интересно вспомнить в этой связи о реакции Богдановича на статью «Нашей нивы». В 1924 году было впервые опубликовано стихотворение Богдановича «Пану Антону Новине на память от автора»:
В примечании к публикации сообщалось, что эту дарственную надпись Богданович сделал на том экземпляре своего сборника, который послал Антону Новине, напечатавшему о «Венке» в 1914 году критическую статью в «Нашей ниве». Таким образом был раскрыт псевдоним «Г. Б.»: выяснилось, что автор статьи о сборнике Богдановича — Антон Луцкевич (Новина — его псевдоним), буржуазный националист, одна из главных фигур в редакции «Нашей нивы». В дарственной надписи, в которой Богданович выражает свою благодарность автору хвалебного отзыва о «Венке», в очень изящной форме высказано несогласие с основным тезисом статьи «Певец чистой красоты». Говоря об осколках дерева, превращаемых в цветы, и о том, что эта «японская забава» припомнилась ему, когда он читал статью о «Венке», Богданович ясно дает понять, что зачисление его в певцы «чистой» поэзии кажется ему произвольным «превращением».
Зло, стремящееся удовлетворить хищные инстинкты, наталкивается на силу любви, на страстное желание выжить. Поэтому сказка Пришвина светится не только любовью — в ней борьба, в ней столкновение добра и зла.
Автором использованы некоторые приемы традиционной сказки. Здесь есть стечения почти сказочных случайностей и совпадений. Активное участие в судьбе детей принимают животные. Ворон, ядовитая змея, сорока, волк по кличке Серый Помещик враждебны детям. Собака Травка — представитель «доброй природы» — верно служит человеку. Интересно отметить, что первоначально сказка называлась «Друг человека» . Все философские рассуждения автора о «правде истинной» помещены в главах, повествующих о Травке.
И вместе с тем события в произведении имеют реальную основу. «Кладовая солнца» была написана в 1945 году, после окончания Великой Отечественной войны. А «еще в 1940 году автор говорил о своем намерении работать над рассказом о том, как поссорились двое детей и как пошли они двумя разделившимися дорогами, не зная, что в лесу сплошь да рядом такие дороги-обходы снова соединяются в одну общую. Дети встретились, и дорога сама их примирила» (по воспоминаниям В. Д. Пришвиной) .
Прием слияния сказочного и реального дал возможность писателю выразить свой идеал, мечту о высоком назначении человека, о его ответственности перед всем живым на земле. Сказка-быль пронизана оптимистической верой писателя в близость и возможность осуществления этой мечты, если искать ее воплощение в реальной жизни, среди обыкновенных на первый взгляд людей. Эту мысль писатель прежде всего выразил в главных героях произведения — Насте и Митраше.
Своеобразие произведения — раскрытие человека через природу, через отношение человека к природе. Пришвин писал: «Я ведь, друзья мои, пишу о природе, сам же только о людях и думаю».
ответ:Спи, бедняга!
Горькие ноты часто звучат в гражданской лирике Богдановича, но это не горечь безнадежности. Наследнику Богушевича, современнику Тетки, Купалы, Коласа был знаком путь борьбы. Как и многие другие белорусские поэты, Богданович, вступая в литературу, опубликовал своего рода поэтическую декларацию — аллегорию «Музыкант». Он изложил здесь свои взгляды на роль и назначение искусства. Жил на свете музыкант. «Много ходил он по земле и все играл на скрипке. И плакала в его руках скрипка, и такая была в его музыке тоска, что за сердце хватала!.. Плачет скрипка, льют люди слезы, а музыкант стоит и выводит еще жалобней, еще тоскливей. И болело сердце, и подступали к глазам слезы…».
Но бывало и по-другому: «Музыкант будто вырастал в глазах людей, и тогда играл сильно, звучно: гудят струны… бас, как гром, гудит и грозно будит ото сна, зовет народ. И люди поднимали склоненные головы, и гневом великим блестели их очи. Тогда бледнели и тряслись как в лихорадке, и прятались со страху, будто гадюки, все обидчики народа. Много их хотело купить у музыканта скрипку его, но он не продал ее никому. И продолжал он ходить среди бедного люда и музыкой своей будил от тяжкого сна»[35].
Смысл иносказания весьма прозрачен: автор выражает надежду, что торжество реакции — временное, что появятся новые поколения борцов за свободу. Он видит высокое назначение поэта в том, чтобы будить народ, гневной песней поднимать массы на борьбу против угнетения. Так, в первом же своем литературном выступлении Богданович заявил о верности традициям революционно-демократической поэзии. Об ориентации на эти традиции свидетельствуют и аллегория «Апокриф», и стихотворения поэта разных лет. Написанное в 1910 году стихотворение «Дождик в поле, и холод, и мгла…» развивает тему гражданского долга поэта:
Следует заметить, что буржуазно-националистическая критика настойчиво зачисляла его по ведомству «чистой» поэзии. Как известно, редакция «Нашей нивы» была неоднородной по своему составу — на страницах единственной белорусской газеты выступали и писатели-демократы во главе с Купалой и Коласом, и писатели буржуазного националистического лагеря. Буржуазные публицисты «Нашей нивы» всячески пытались доказать, что белорусская литература — явление бесклассовое, что существует «единая» белорусская нация и «единое» движение «белорусского возрождения». Стремление представить развитие белорусской литературы в виде лишенного противоречий и борьбы единого потока приводило к насквозь фальшивым, заведомо неверным литературным оценкам. Довелось это почувствовать на себе и Богдановичу. Его душа, замкнутая в себе, живет в каком-то другом, особенном мире — в мире чистой красоты и подлинной поэзии, и только сквозь нее смотрит на нашу жизнь…».
Однако творчество поэта никак не укладывалось в такую концепцию, да и сам Богданович отнюдь не склонен был ее поддерживать. Интересно вспомнить в этой связи о реакции Богдановича на статью «Нашей нивы». В 1924 году было впервые опубликовано стихотворение Богдановича «Пану Антону Новине на память от автора»:
В примечании к публикации сообщалось, что эту дарственную надпись Богданович сделал на том экземпляре своего сборника, который послал Антону Новине, напечатавшему о «Венке» в 1914 году критическую статью в «Нашей ниве». Таким образом был раскрыт псевдоним «Г. Б.»: выяснилось, что автор статьи о сборнике Богдановича — Антон Луцкевич (Новина — его псевдоним), буржуазный националист, одна из главных фигур в редакции «Нашей нивы». В дарственной надписи, в которой Богданович выражает свою благодарность автору хвалебного отзыва о «Венке», в очень изящной форме высказано несогласие с основным тезисом статьи «Певец чистой красоты». Говоря об осколках дерева, превращаемых в цветы, и о том, что эта «японская забава» припомнилась ему, когда он читал статью о «Венке», Богданович ясно дает понять, что зачисление его в певцы «чистой» поэзии кажется ему произвольным «превращением».
В