Мне нужно закончить стихотворение нам хотелось бы,чтоб вова не смотрел на нас сурово , а хотелось бы , чтоб у вовы было все всегда готово . вову можно слушать долго , ведь у вовы все готово, а когда приходит в школу

Повесть целиком посвящена отношениям между
взрослыми (педагогами, родителями) и детьми.

Прелестная притча о том, что наши личные ангелы
отдыхают, когда мы заняты полезным делом,
и могут в это время другим людям .
Но слово отдыхают обозначает здесь не
бездельничают, а совсем другое:
отвлекаются, переключаются на другую работу.
Повествование ведется от лица двух героинь:
учительницы начальных классов Маргариты Семеновны
(Марсём) и её ученицы Алины.
"… дети голодают не только в Африке,
но и в наших широтах. А именно – в школе.
Им не хватает пищи для внутренней жизни…
Только напряженная внутренняя жизнь,
считала Марсём,
со временем превращает детей в писателей
и художников, делает их нервами человечества".

И Марсём даёт пищу душам учеников, доверяя
им своё тайное знание.

А начинается повесть так: "Всё могло сложиться
по-другому, если бы у меня был папа".
В этом отношении тут сплошное дежавю:
папы нет у маленькой Алины, её подруги Наташки;
их любимая учительница Марсём и её подруга Лерка
тоже в детстве лишились пап из-за развода
родителей; без отцов остались Йон, Матвей и Леша Кравчик.

Марсём пишет в дневнике, что хорошо бы развесить
лозунги: "Берегите пап. Они - друзья человека! "
Или "Исчезновение папы обедняет окрестную фауну
и вредит здоровью. Особенно – здоровью мелких
человеческих существ".

Ей, как и многим её ученикам, не хватает в жизни
надежной опоры: моральной и физической –
об этом просто кричит её дневник.
Может, поэтому она повесила в классе портрет
Януша Корчака – как символ веры и любви.
И когда в классе назревает кризис, учительница
зовёт на своих друзей-мужчин,
которые вовлекают детей в страшную сказку.
Ребята сражаются со злом изо всех своих
детских сил, и наступает, вроде бы, счастливый
конец.
"Мы тут с вами насовершали подвигов и теперь
знаем, что на это.
И если нам в будущем захочется сделать
какую-нибудь гадость – а нам захочется! –
надо бы про этот опыт вспомнить.
Он куда-нибудь вырулить.
В какую-нибудь нужную сторону". 

Вот парадный подъезд. По торжественным дням,
Одержимый холопским недугом,
Целый город с каким-то испугом
Подъезжает к заветным дверям;
Записав свое имя и званье,
Разъезжаются гости домой,
Так глубоко довольны собой,
Что подумаешь - в том их призванье!
А в обычные дни этот пышный подъезд
Осаждают убогие лица:
Прожектеры, искатели мест,
И преклонный старик, и вдовица.
От него и к нему то и знай по утрам
Всё курьеры с бумагами скачут.
Возвращаясь, иной напевает "трам-трам",
А иные просители плачут.
Раз я видел, сюда мужики подошли,
Деревенские русские люди на церковь и стали вдали,
Свесив русые головы к груди;
Показался швейцар. "Допусти",- говорят
С выраженьем надежды и муки.
Он гостей оглядел: некрасивы на взгляд!
Загорелые лица и руки,
Армячишка худой на плечах,
По котомке на спинах согнутых,
Крест на шее и кровь на ногах,
В самодельные лапти обутых
(Знать, брели-то долгонько они
Из каких-нибудь дальних губерний).
Кто-то крикнул швейцару: "Гони!
Наш не любит оборванной черни!"
И захлопнулась дверь. Постояв,
Развязали кошли пилигримы,
Но швейцар не пустил, скудной лепты не взяв,
И пошли они, солнцем палимы,
Повторяя: "Суди его бог!",
Разводя безнадежно руками,
И, покуда я видеть их мог,
С непокрытыми шли головами...
А владелец роскошных палат
Еще сном был глубоким объят...
Ты, считающий жизнью завидною
Упоение лестью бесстыдною,
Волокитство, обжорство, игру,
Пробудись! Есть еще наслаждение:
Вороти их! в тебе их Но счастливые глухи к добру...
Не страшат тебя громы небесные,
А земные ты держишь в руках,
И несут эти люди безвестные
Неисходное горе в сердцах.