Какие аргументы приводит профессор Преображенский, чтобы доказать разрушительность революции?
— Голубчик, вы меня знаете? Не правда ли? Я — человек фактов, человек наблюдения. Я — враг необоснованных гипотез. И это очень хорошо известно не только в России, но и в Европе. Если я что-нибудь говорю, значит, в основе лежит некий факт, из которого я делаю вывод. И вот вам факт: вешалка и калошная стойка в нашем доме…. Не угодно ли — калошная стойка. С тысяча девятьсот третьего года я живу в этом доме. И вот, в течение этого времени до марта тысяча девятьсот семнадцатого года не было ни од-ного случая — подчеркиваю красным карандашом н и о д н о г о, чтобы из нашего парад-ного внизу при общей незапертой двери пропала бы хоть одна пара калош. Заметьте, здесь двенадцать квартир, у меня прием. В марте семнадцатого в один прекрасный день пропали все калоши, в том числе две пары моих, три палки, пальто и самовар у швейцара. И с тех пор калошная стойка прекратила свое существование. Голубчик! Я не говорю
уже о паровом отоплении. Не говорю. Пусть: раз социальная революция — не нужно то-пить. Но я спрашиваю: почему, когда началась вся эта история, все стали ходить в гряз-ных калошах и валенках по мраморной лестнице? Почему калоши нужно до сих пор еще запирать под замок? И еще приставлять к ним солдата, чтобы кто-либо их не стащил? Почему убрали ковер с парадной лестницы? Разве Карл Маркс запрещает держать на лестнице ковры? Разве где-нибудь у Карла Маркса сказано, что второй подъезд Калабу-ховского дома на Пречистенке следует забить досками и ходить кругом через черный двор? Кому это нужно? Почему пролетарий не может оставить свои калоши внизу, а пачкает мрамор? — Да у него ведь, Филипп Филиппович, и вовсе нет калош,— заикнулся было тяпнутый. — Ничего похожего! — громовым голосом ответил Филипп Филиппович и налил стакан вина.— Гм… я не признаю ликеров после обеда: они тяжелят и скверно действуют на печень… Ничего подобного! На нем есть теперь калоши, и эти калоши… мои! Это как раз те самые калоши, которые исчезли весной тысяча девятьсот семнадцатого года. Спрашивается, кто их попер? Я? Не может быть. Буржуй Саблин? (Филипп Филиппович ткнул пальцем в потолок.) Смешно даже предположить. Сахарозаводчик Полозов? (Фи-липп Филиппович указал вбок.) Ни в коем случае! Это сделали вот эти самые певуны! Да-с! Но хоть бы они их снимали на лестнице! (Филипп Филиппович начал багроветь.) На какого черта убрали цветы с площадок? Почему электричество, которое, дай бог па-мяти, тухло в течение двадцати лет два раза, в теперешнее время аккуратно гаснет раз в месяц? Доктор Борменталь, статистика — ужасная вещь. Вам, знакомому с моей по-следней работой, это известно лучше, чем кому бы то ни было другому. — Разруха, Филипп Филиппович. — Нет,— совершенно уверенно возразил Филипп Филиппович,— нет. Вы первый, дорогой Иван Арнольдович, воздержитесь от употребления самого этого слова. Это — мираж, дым, фикция,— Филипп Филиппович широко растопырил короткие пальцы, отчего две тени, похожие на черепах, заерзали по скатерти.— Что такое эта ваша разруха? Ста-руха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе и не существует. Что вы подразумеваете под этим словом? — яростно с Филипп Филиппович у несчастной картонной утки, висящей кверху ногами рядом с буфетом, и сам же ответил за нее: — Это вот что: если я, вместо того чтобы оперировать каж-дый вечер, начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха. Если я, входя в уборную, начну, извините за выражение, мочиться мимо унитаза и то же самое будут делать Зина и Дарья Петровна, в уборной начнется разруха. Следовательно, разруха не в клозетах, а в головах. Значит, когда эти баритоны кричат «бей разруху!» — я смеюсь. (Лицо Филиппа Филипповича перекосило так, что тяпнутый открыл рот.) Клянусь вам, мне смешно! Это означает, что каждый из них должен лупить себя по затылку! И вот, когда он вылупит из себя всякие галлюцинации и займется чисткой сараев — прямым своим делом,— разруха исчезнет сама собой. Двум богам служить нельзя! Невозможно в одно и то же время подметать трамвайные пути и устраивать судьбы каких-то испан-ских оборванцев! Это никому не удается, доктор, и тем более — людям, которые вообще, отстав в развитии от европейцев лет на двести, до сих пор еще не совсем уверенно за-стегивают свои собственные штаны!
В радости знай меру, в беде не теряй веру, тоесть развлекаться надо в меру, а если беда то не льзя отчаиваться и преодолевать все трудности
Однажды я весь день гулял на улице с друзьями, мы гуляли с самого утра до вечера, развлекались, играли, я радовался этому очень сильно, но когда я пришел домой под вечер, я понел что у меня не зделаны уроки, я сел делать их но подумал что не успею и не чего не смогу и лег спать, на следующий день, я понел что задавали все совсем простое, и я бы мог это сделать но я получил 2, и я понел что
- В радости знай меру, в беде не теряй веру, очень хорошая пословица.
В предисловии к роману автор показывает отношение к своему герою. Так же как и Пушкин в “Евгении Онегине” (“Всегда я рад заметить разность между Онегиным и мной”), Лермонтов высмеял попытки поставить знак равенства между автором романа и его главным героем. Лермонтов не считал Печорина положительным героем, с которого надо брать пример. Автор подчеркнул, что в образе Печорина дан портрет не одного человек, а художественный тип, вобравший в себя черты целого поколения молодых людей начала XIX века.
В романе Лермонтова “Герой нашего времени” показан молодой человек, страдающий от своей неприкаянности, в отчаянии задающий себе мучительный вопрос: “Зачем я жил? Для какой цели я родился?” Он не питает ни малейшей склонности к тому, чтобы идти проторенной дорогой светских молодых людей.
Печорин — офицер. Он служит, но не выслуживается. Печорин не занимается музыкой, не изучает философию или военное дело. Но мы не можем не видеть, что Печорин на голову выше окружающих его людей, что он умен, образован, талантлив, храбр, энергичен. Нас отталкивает равнодушие Печорина к людям, его не к настоящей любви, к дружбе, его индивидуализм и эгоизм. Но Печорин увлекает нас жаждой жизни, стремлением к лучшему, умением критически оценить свои поступки. Он глубоко несимпатичен нам “жалкостью действий”, пустой растратой своих сил, теми поступками, которыми он приносит страдания другим людям. Но мы видим, что и сам он глубоко страдает.
Характер Печорина сложен и противоречив. Герой романа говорит о себе: “Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его...” Каковы причины этой раздвоенности?
“Я говорил правду — мне не верили: я начал обманывать; узнав хорошо свет и пружины общества, я стал искусен в науке жизни...” — признается Печорин. Он научился быть скрытным, злопамятным, желчным, честолюбивым, сделался, по его словам, нравственным калекой. Печорин — эгоист. Еще пушкинского Онегина Белинский называл “страдающим эгоистом” и “эгоистом поневоле”. То же самое можно сказать и о Печорине. Печорину присущи разочарование в жизни, пессимизм. Он находится в постоянной раздвоенности духа.
В общественно-политических условиях 30-х годов XIX века Печорин не может найти себе применения. Он растрачивается на мелкие любовные похождения, подставляет лоб чеченским пулям, ищет забвения в любви.
Но все это лишь поиск какого-то выхода, лишь попытка рассеяться. Его преследуют скука и сознание, что не стоит жить такой жизнью. На всем протяжении романа Печорин показывает себя как человека, привыкшего смотреть “на страдания, радости других только в отношении к себе” как на “пищу”, поддерживающую его душевные силы. Именно на этом пути ищет он утешения от преследующей его скуки, пытается заполнить пустоту своего существования.
И все же Печорин — натура, богато одаренная. Он обладает аналитическим умом, его оценки людей и их поступков очень точны; у него критическое отношение не только к другим, но и к самому себе. Его дневник — не что иное, как саморазоблачение. Он наделен горячим сердцем глубоко чувствовать (смерть Бэлы, свидание с Верой) и сильно переживать, хотя пытается скрыть душевные переживания под маской равнодушия. Равнодушие, черствость — маска самозащиты. Печорин все-таки является человеком волевым, сильным, активным, в его груди дремлют “жизни силы”, он к действию. Но все его действия несут не положительный, а отрицательный заряд, вся его деятельность направлена не на созидание, а на разрушение. В этом Печорин сходен с героем поэмы “Демон”. И правда, в его облике (особенно в начале романа) есть что-то демоническое, неразгаданное.
Во всех новеллах, которые Лермонтов объединил в романе, Печорин предстает перед нами как разрушитель жизней и судеб других людей: из-за него лишается крова и погибает черкешенка Бэла, разочаровывается в дружбе Максим Максимыч, страдают княжна Мери и Вера, погибает от его руки Грушницкий, вынуждены покинуть родной дом “честные контрабандисты”, погибает молодой офицер Вулич.
Белинский видел в характере Печорина “переходное состояние духа, в котором для человека все старое разрушено, а нового еще нет, и в котором человек есть только возможность чего-то действительного в будущем и совершенный призрак в настоящем”.