«онегин, добрый мой » - говорит пушкин о своем герое в начале романа. благожелательность, искренняя симпатия и в дальнейшем - на протяжении всего повествования будут доминировать в отношении автора к онегину. пушкин вводит евгения в круг своих друзей (в романе упоминаются чаадаев, катенин) , комментирует его поступки, предостерегает читателя от поспешных оценок. вместе с тем автор в первой же главе решительно дистанцируется от своего героя:всегда я рад заметить разность между онегиным и мной… эта глава, повествующая о детстве и юности онегина, о его воспитании, образовании, о праздной жизни столичного dandy, которую тот ведет в петербурге пронизана интонацией авторской иронии: «с ученым видом знатока» , «был глубокий эконом» , «кабинет философа в осьмнaдцать лет» . скучающему, потерявшему интерес к жизни евгению (таким герой предстает в первой главе) противопоставлен в повествовании образ его современника - автора романа. глазами этого жизнерадостного, страстного и умного лирического героя показана в романе картина современной пушкину культуры. театр для поэта - «волшебный край» , мир высокого искусства. здесь, вспоминает автор, блистали фонвизин, «сатиры смелый властелин» , катенин, воскресивший на сцене «корнеля гений величавый» , великая актриса семенова и знаменитый дидло. онегин же в театре зевает, интересуясь разве что закулисной жизнью «очаровательных актрис» . привлекательны для пушкина своей красочностью, атмосферой праздника («люблю я бешеную ») . онегину же «наскучил света шум» , его жизнь, не наполненная трудом, не имеющая цели, «однообразна и пестра» . красота мира открывается рассказчику и в любви («я помню морс пред ») , и в природе («я был рожден для жизни ») , и в общении с друзьями: в конце четвертой главы пушкин вспоминает беззаботную и творческую атмосферу дружеских пирушек и произносит шутливый гимн дружбе. онегин же воспринимает жизнь иначе: « чувства в нем » , « и дружба » , « ясно он, что и в деревне скука та же..» . автор не похож на своего героя, но в его отношении к евгению нет высокомерия. напротив, поэт стремится быть к нему справедливым. так, изобразив кабинет онегина в шутливо-ироничном тоне, он примирительно замечает:быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей..стремление выглядеть не прихоть онегина- таковы требования света. онегин горд; как и упоминаемый автором чаадаев, он боится «ревнивых осуждений» светских сплет бледной нищеты» и лаже гробы «с размытого кладбища» . образ неукротимых природных сил предстает здесь как символ «бессмысленного и беспощадного» народного бунта. среди тех, чью жизнь разрушило наводнение, оказывается и евгений, о мирных заботах которого автор говорит в начале первой части поэмы. евгений - «человек обыкновенный» : он не имеет ни денег, ни чинов, «где-то служит» и мечтает устроить себе «приют смиренный и простой» , чтобы жениться на любимой девушке и пройти с ней жизненный путь:и станем жить - и так до гроба, рука с рукой дойдем мы оба..в поэме не указаны ни фамилия героя, ни его возраст, ничего не говорится о прошлом евгения, его внешности, чертах характера. лишив евгения индивидуальных примет, автор превращает его в заурядного, безликого человека из толпы. однако в экстремальной, критической ситуации евгений словно пробуждается ото сна и сбрасывает с себя личину «ничтожества» . в мире бушующих стихий идиллия невозможна. параша гибнет в наводнении, и герой оказывается перед лицом страшных вопросов: что есть жизнь человека? не пустой ли она сон - «насмешка неба нал землей» ?«смятенный ум» евгения не выдерживает «ужасных потрясений» . он сходит с ума, покидает свой дом и бродит по городу в истрепанной и ветхой одежде, безразличный ко всему, кроме наполняющего его «шума внутренней тревоги» . словно древний пророк, постигший неправедность мира, евг
Был прекрасный июльский день, один из тех дней, которые случаются только тогда, когда погода установилась надолго. С самого раннего утра небо ясно; утренняя заря не пылает пожаром: она разливается кротким румянцем. Солнце - не огнистое, не раскаленное, как во время знойной засухи, не тускло-багровое, как перед бурей, но светлое и приветно лучезарное - мирно всплывает под узкой и длинной тучкой, свежо просияет и погрузится а лиловый ее туман. Верхний, тонкий край растянутого облачка засверкает змейками; блеск их подобен блеску кованого серебра... Но вот опять хлынули играющие лучи, - и весело и величава, словно взлетая, поднимается могучее светило. Около полудня обыкновенно появляется множество круглых высоких облаков, золотисто-серых, с нежными белыми краями. Подобно островам, разбросанным по бесконечно разлившейся реке, обтекающей их глубоко прозрачными рукавами ровной синевы, они почти не трогаются с места; далее, к небосклону, они сдвигаются, теснятся, синевы между ними уже не видать; но сами они так же лазурны, как небо: они все насквозь проникнуты светом и теплотой. Цвет небосклона, легкий, бледно-лиловый, не изменяется во весь день и кругом одинаков; нигде не темнеет, не густеет гроза; разве кое-где протянутся сверху вниз голубоватые полосы: то сеется едва заметный дождь. К вечеру эти облака исчезают; последние из них, черноватые и неопределенные, как дым, ложатся розовыми клубами напротив заходящего солнца; на месте, где оно закатилось так же спокойно, как спокойно взошло на небо, алое сиянье стоит недолгое время над потемневшей землей, и, тихо мигая, как бережно несомая свечка, затеплится на нем вечерняя звезда. В такие дни краски все смягчены; светлы, но не ярки; на всем лежит печать какой-то трогательной кротости. В такие дни жар бывает иногда весьма силен, иногда даже "парит" по скатам полей; но ветер разгоняет, раздвигает накопившийся зной, и вихри-круговороты - несомненный признак постоянной погоды - высокими белыми столбами гуляют по дорогам через пашню. В сухом и чистом воздухе пахнет полынью, сжатой рожью, гречихой; даже за час до ночи вы не чувствуете сырости. Подобной погоды желает земледелец для уборки хлеба...
В такой точно день охотился я однажды за тетеревами в Чернском уезде, Тульской губернии. Я нашел и настрелял довольно много дичи; наполненный ягдташ немилосердно резал мне плечо; но уже вечерняя заря погасала, и в воздухе, еще светлом, хотя не озаренном более лучами закатившегося солнца, начинали густеть и разливаться холодные тени, когда я решился наконец вернуться к себе домой. Быстрыми шагами я длинную "площадь" кустов, взобрался на холм и, вместо ожиданной знакомой равнины с дубовым леском направо и низенькой белой церковью в отдалении, увидал совершенно другие, мне не известные места. У ног моих тянулась узкая долина; прямо, напротив, крутой стеной возвышался частый осинник. Я остановился в недоумении, оглянулся... "Эге! - подумал я, - да это я совсем не туда попал: я слишком забрал вправо", - и, сам дивясь своей ошибке, проворно спустился с холма. Меня тотчас охватила неприятная, неподвижная сырость, точно я вошел в погреб; густая высокая трава на дне долины, вся мокрая, белела ровной скатертью; ходить по ней было как-то жутко. Я поскорей выкарабкался на другую сторону и пошел, забирая влево, вдоль осинника. Летучие мыши уже носились над его заснувшими верхушками, таинственно кружась и дрожа на смутно-ясном небе; резво и прямо пролетел в вышине запоздалый ястребок, спеша в свое гнездо. "Вот как только я выйду на тог угол, - думал я про себя, - тут сейчас и будет дорога, а с версту крюку я дал!"
В такой точно день охотился я однажды за тетеревами в Чернском уезде, Тульской губернии. Я нашел и настрелял довольно много дичи; наполненный ягдташ немилосердно резал мне плечо; но уже вечерняя заря погасала, и в воздухе, еще светлом, хотя не озаренном более лучами закатившегося солнца, начинали густеть и разливаться холодные тени, когда я решился наконец вернуться к себе домой. Быстрыми шагами я длинную "площадь" кустов, взобрался на холм и, вместо ожиданной знакомой равнины с дубовым леском направо и низенькой белой церковью в отдалении, увидал совершенно другие, мне не известные места. У ног моих тянулась узкая долина; прямо, напротив, крутой стеной возвышался частый осинник. Я остановился в недоумении, оглянулся... "Эге! - подумал я, - да это я совсем не туда попал: я слишком забрал вправо", - и, сам дивясь своей ошибке, проворно спустился с холма. Меня тотчас охватила неприятная, неподвижная сырость, точно я вошел в погреб; густая высокая трава на дне долины, вся мокрая, белела ровной скатертью; ходить по ней было как-то жутко. Я поскорей выкарабкался на другую сторону и пошел, забирая влево, вдоль осинника. Летучие мыши уже носились над его заснувшими верхушками, таинственно кружась и дрожа на смутно-ясном небе; резво и прямо пролетел в вышине запоздалый ястребок, спеша в свое гнездо. "Вот как только я выйду на тог угол, - думал я про себя, - тут сейчас и будет дорога, а с версту крюку я дал!"