У камедыі Кандрат Крапіва (К.К.) ставіць і вырашае праблему духоўнага выпрамлення і аднаўлення чалавека ва ўмовах сацыяльнага грамадства на вобразе Тулягі. Драматург паказвае, што Туляга - чалавек крыштальнай сумленнасці, але вялікі баязлівец. Калі Гарлахвацкі перыядычна запалохваючы і шантажыруючы, спрабуе схіліць на несумленны шлях Тулягу, ен адважваецца заўважыць нахабніку, што пісаць навуковую працу для іншых - учынак несумленны, дрэнны. І няхай сабе пярэчанне Тулягі вельмі нясмелае, але сам факт, што да смерці запалоханы чалавек усе ж адважваецца на гэта, з'яўляецца сведчаннем яго высакароднасці, маральнай чысціні. Бессаромнасць Гарлахвацкага вельмі ўзрушыла і абурыла Тулягу, але ен пакуль што не адважваецца каму-небудзь расказаць усе, бо не ўпэўнены ў сваей праваце. К. знарок ставіць Тулягу у недарэчныя, смешныя сітуацыі, каб найбольш моцна ўдарыць па баязлівасці Тулягі. Туляга лічыць свае становішча трагічным, з якога няма выйсця, і траціць спакой і сон. Гэта ўсе можна прасачыць у сцэне, дзе Туляга з рознымі агаворкамі расказвае Левановічу пра ўсе свае няшчасці. Адчуўшы сяброўскую падтрымку Веры, Чарнавуса і іншых супрацоўнікаў інстытута, Туляга пачынае разумець безпадстаўнасць свайго страху. Ен узяўся пісаць для Гарлахвацкага працу пад выглядам таго бездапаможнага запалоханага Тулягі, якім дырэктар яго бачыў. Але пры гэтым думае: "Цяпер жа я табе напішу навуковую працу! Насмяяўся ты з мяне, абняславіў перад людзьмі, пасмяюся ж і я з цябе". У яго нараджаецца вялікі гнеў да прайдзісвета, нахабніка і кар'ерыста, рашучасць абавязкова яго выкрыць, адпомсціць за тое зняважанне, крыўду, якія цярпеў Туляга ад дырэктара. У канцы п'есы адбываецца духоўнае аднаўленне і перараджэнне Тулягі, яго радасць, гордасць ад здзейсненага і поўнае выкрыцце невуцтва Гарлахвацкага. Туляга канчаткова пераадольвае сваю безгрунтоўную баязлівасць і становіцца нармальным чалавекам, гатовым змагацца з такімі людзьмі, як Гарлахвацкі.
Нямала паздзекваўся Гарлахв. з Тулягі і іншых вучоных. Цяпер яны смяюцца з Гарлахвацкага апошнімі. У гэтым сэнс назвы твора.
Духовная красота Наташи проявляется и в ее отношении к родной природе Мы ни разу не видим ни Элен, ни Анну Павловну Шерер, ни Жюли Карагину на лоне природы. Это не их стихия. Если они и говорят о природе, то говорят фальшиво и пошло (так, в роскошном альбоме Жюли Борис нарисовал два дерева и подписал: «Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию»).
Иначе воспринимают природу люди, духовно близкие народу. Перед Бородинской битвой князь Андрей вспоминает, как Наташа стремилась передать ему «то страстно-поэтическое ощущение», которое она испытала, заблудившись в лесу и встретив там старого пчельника. Безыскусственная красота Наташи проявляется в этом сбивчивом, взволнованном рассказе (сравним его с альбомным красноречием Бориса): «Это такая прелесть был этот старик, и темно так в лесу... и такие добрые у него... нет, я не умею рассказать»,— говорила она, краснея и волнуясь».
Наташа в отличие от «блестящей красавицы» Элен не поражает красотою внешней, и тем не менее она истинно прекрасна: «В сравнении с плечами Элен, ее плечи были худы, грудь неопределенна, руки тонки; но на Элен был уже как будто лак от всех тысяч взглядов, скользящих по ее телу, а Наташа казалась девочкой, которую в первый раз оголили и которой бы очень стыдно это было, ежели бы ее не уверили, что это так необходимо надо».
Толстой, рисующий портреты своих любимых героев в динамике, в движении, в изменениях, не описывает смены выражений на лице Элен. Мы видим всегда «однообразно-красивую улыбку» и все яснее понимаем, что это — маска, скрывающая душевную пустоту, глупость и безнравственность «великолепной графини». В Элен воплощен дух петербургских салонов, аристократических гостиных. «Где вы — там разврат, зло» — в этих словах Пьера, обращенных к Элен, выражена подлинная сущность всей семьи Курагиных.
Нямала паздзекваўся Гарлахв. з Тулягі і іншых вучоных. Цяпер яны смяюцца з Гарлахвацкага апошнімі. У гэтым сэнс назвы твора.
Духовная красота Наташи проявляется и в ее отношении к родной природе Мы ни разу не видим ни Элен, ни Анну Павловну Шерер, ни Жюли Карагину на лоне природы. Это не их стихия. Если они и говорят о природе, то говорят фальшиво и пошло (так, в роскошном альбоме Жюли Борис нарисовал два дерева и подписал: «Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию»).
Иначе воспринимают природу люди, духовно близкие народу. Перед Бородинской битвой князь Андрей вспоминает, как Наташа стремилась передать ему «то страстно-поэтическое ощущение», которое она испытала, заблудившись в лесу и встретив там старого пчельника. Безыскусственная красота Наташи проявляется в этом сбивчивом, взволнованном рассказе (сравним его с альбомным красноречием Бориса): «Это такая прелесть был этот старик, и темно так в лесу... и такие добрые у него... нет, я не умею рассказать»,— говорила она, краснея и волнуясь».
Наташа в отличие от «блестящей красавицы» Элен не поражает красотою внешней, и тем не менее она истинно прекрасна: «В сравнении с плечами Элен, ее плечи были худы, грудь неопределенна, руки тонки; но на Элен был уже как будто лак от всех тысяч взглядов, скользящих по ее телу, а Наташа казалась девочкой, которую в первый раз оголили и которой бы очень стыдно это было, ежели бы ее не уверили, что это так необходимо надо».
Толстой, рисующий портреты своих любимых героев в динамике, в движении, в изменениях, не описывает смены выражений на лице Элен. Мы видим всегда «однообразно-красивую улыбку» и все яснее понимаем, что это — маска, скрывающая душевную пустоту, глупость и безнравственность «великолепной графини». В Элен воплощен дух петербургских салонов, аристократических гостиных. «Где вы — там разврат, зло» — в этих словах Пьера, обращенных к Элен, выражена подлинная сущность всей семьи Курагиных.
Объяснение: