1)«Утром шестнадцатого апреля доктор Бернар Рие, выйдя из квартиры, споткнулся на лестничной площадке о дохлую крысу. Как-то не придав этому значения, он отшвырнул ее носком ботинка и спустился по лестнице. Но уже на улице он задал себе вопрос, откуда бы взяться крысе у него под дверью, и он вернулся сообщить об этом происшествии привратнику. Вечером того же дня Бернар Рие, прежде чем войти к себе, остановился на площадке и стал шарить по карманам ключи, как вдруг он заметил, что в дальнем, темном углу коридора показалась огромная крыса с мокрой шерсткой, двигавшаяся как-то боком. Грызун остановился, словно стараясь удержаться в равновесии, потом двинулся к доктору, снова остановился, перевернулся вокруг собственной оси и, слабо пискнув, упал на пол, причем из его мордочки брызнула кровь. Наутро, семнадцатого апреля, в восемь часов привратник остановил проходящего мимо доктора и ему, что какие-то злые шутники подбросили в коридор трех дохлых крыс. Должно быть, их захлопнула особенно мощная крысоловка, потому что они все были в крови.»
Вот уже восемь тысяч дохлых крыс подсчитали. Умер старый вратарь в доме врача Рие. Симптомы похожи на чуму: повышенная температура, увеличение лимфатических узлов. Но уважаемые граждане никак не хотят признать, что в городе чума. Жителей города успокаивают. Говорят, что в больницах все сделано, чтобы лечить заболевших. Об эпидемии в газетах и листовках не идет. Сыворотки для прививок в городе нету.
2) Я считаю, что люди не могут чувствовать себя свободными, пока существуют бедствия. Ведь человек в это время ограничивается рамками всевозможных запретов, может не хватать необходимых для обычного существования вещей, приходится отказываться от привычного ему образа жизни, а иногда, в плоть до борьбы за неё.
О том, как изменился унаследованный у классицистов прием, можно проследить по изумительному чеховскому рассказу “Лошадиная фамилия”. “Лобовая атака” с бесконечными и вполне традиционными Уздечкиными, Жеребцовыми и Коренными, как известно, ни к чему не привела. “Лошадиной” фамилия специалиста по заговариванию зубной боли оказывается именно с ассоциативной точки зрения. Овсов – это задача со многими неизвестными. Это вам не примитив типа Кобылина и Лошадевича, поэтому мы, естественно, не можем согласиться с любителями парадоксов П. Вайлем и А. Генисом, которые в статье “Все – в саду” о творчестве Чехова писали: “В противовес долго сохраняющейся в русской литературе традиции крестить героев говорящими именами, фамилии в чеховских драмах случайны, как телефонная книга, но вместо алфавита их объединяет типологическое единство, которое автор вынес в название одного из своих сборников – “Хмурые люди”. Фамилии Чебутыкин, Тригорин, Треплев даны Чеховым своим героям не случайно. Словечки типа “мерлихлюндия” и Чебутыкин – из одного ряда. То же можно сказать и о героях “Чайки” Константине Треплеве и его матери, тоже, кстати, по мужу Треплевой. Недаром же сын говорит о матери: “Имя ее постоянно треплют в газетах, – и это меня утомляет”. Кстати, сценическая фамилия Ирины Николаевны – Аркадина. Ну как тут не вспомнить пьесу “Лес” Островского. Фамилия беллетриста Тригорина – насквозь литературна! И в голову приходят не только Тригорское, но и три горя. Массу ассоциаций вызывает также имя Любови Раневской (в девичестве – Гаевой). Здесь – и рана, и любовь, и гай (по В. И. Далю – дуброва, роща, чернолесье). Вообще пьеса “Вишневый сад” – настоящий кладезь говорящих имен. Здесь и Симеонов-Пищик, и имя Трофимова – Петя.
Вот уже восемь тысяч дохлых крыс подсчитали. Умер старый вратарь в доме врача Рие. Симптомы похожи на чуму: повышенная температура, увеличение лимфатических узлов. Но уважаемые граждане никак не хотят признать, что в городе чума. Жителей города успокаивают. Говорят, что в больницах все сделано, чтобы лечить заболевших. Об эпидемии в газетах и листовках не идет. Сыворотки для прививок в городе нету.
2) Я считаю, что люди не могут чувствовать себя свободными, пока существуют бедствия. Ведь человек в это время ограничивается рамками всевозможных запретов, может не хватать необходимых для обычного существования вещей, приходится отказываться от привычного ему образа жизни, а иногда, в плоть до борьбы за неё.
Фамилии Чебутыкин, Тригорин, Треплев даны Чеховым своим героям не случайно. Словечки типа “мерлихлюндия” и Чебутыкин – из одного ряда. То же можно сказать и о героях “Чайки” Константине Треплеве и его матери, тоже, кстати, по мужу Треплевой. Недаром же сын говорит о матери: “Имя ее постоянно треплют в газетах, – и это меня утомляет”. Кстати, сценическая фамилия Ирины Николаевны – Аркадина. Ну как тут не вспомнить пьесу “Лес” Островского.
Фамилия беллетриста Тригорина – насквозь литературна! И в голову приходят не только Тригорское, но и три горя.
Массу ассоциаций вызывает также имя Любови Раневской (в девичестве – Гаевой). Здесь – и рана, и любовь, и гай (по В. И. Далю – дуброва, роща, чернолесье). Вообще пьеса “Вишневый сад” – настоящий кладезь говорящих имен. Здесь и Симеонов-Пищик, и имя Трофимова – Петя.