1 фамилия композитора о котором рассказывает Вася поляк 2 Какое дерево росло на могиле матери мальчика в рассказе последний поклон 3 Настоящее имя Васи поляка
Ваня, мальчик, которого отдали в рабы в Москву к сапожнику. Но с ним обращаются очень плохо, как с собакой. И с горя пишет Ваня письмо к дедушке (правда это письмо не дойдёт, такова реальность, ведь адреса он не знает) с забрать его оттуда и вернуть домой. Теперь мои мысли. Мне кажется, что если бы дед хотел, то он бы оставил внука и не отправлял его в Москву. У него была возможность (потому что хозяева хорошо относились к Ване, до смерти его матери) поговорить с хозяйкой, чтоб та взяла его на работу. Хоть дворником или сторожем тли конюхом, да кем угодно лишь бы он был рядом с дедушкой. Но этого не случилось. Может быть дедушка думал, что у внука там будет хорошая жизнь, но он ошибался, ой как ошибался...
По торжественным дням, Одержимый холопским недугом, Целый город с каким-то испугом Подъезжает к заветным дверям; Записав свое имя и званье, Разъезжаются гости домой, Так глубоко довольны собой, Что подумаешь — в том их призванье! По торжественным дням приезжают люди, имеющие какое-то звание, дворянскую фамилию, приглашенные хозяином дома. Им рады, их встречают с почтением. Автор говорит, что в том, чтоб ездить по гостям их призвание, их талант.
А в обычные дни этот пышный подъезд Осаждают убогие лица: Прожектеры, искатели мест, И преклонный старик, и вдовица. От него и к нему то и знай по утрам Всё курьеры с бумагами скачут. Возвращаясь, иной напевает «трам-трам», А иные просители плачут. Раз я видел, сюда мужики подошли, Деревенские русские люди, на церковь и стали вдали, Свесив русые головы к груди; Показался швейцар. «Допусти», — говорят С выраженьем надежды и муки. Он гостей оглядел: некрасивы на взгляд! Загорелые лица и руки, Армячишка худой на плечах, По котомке на спинах согнутых, Крест на шее и кровь на ногах, В самодельные лапти обутых (Знать, брели-то долгонько они Из каких-нибудь дальних губерний). Кто-то крикнул швейцару: «Гони! Наш не любит оборванной черни!» И захлопнулась дверь. Постояв, Развязали кошли пилигримы, Но швейцар не пустил, скудной лепты не взяв, И пошли они, солнцем палимы, Повторяя: «Суди его бог!», Разводя безнадежно руками, И, покуда я видеть их мог, С непокрытыми шли головами.
По будням - "холопский недуг" бедняки, вдовы, старики, искатели мест, прожектора - простой русский народ, их гонят, перед ними закрывают дверь. И уходят они оскорбленные и униженные.
Одержимый холопским недугом,
Целый город с каким-то испугом
Подъезжает к заветным дверям;
Записав свое имя и званье,
Разъезжаются гости домой,
Так глубоко довольны собой,
Что подумаешь — в том их призванье!
По торжественным дням приезжают люди, имеющие какое-то звание, дворянскую фамилию, приглашенные хозяином дома. Им рады, их встречают с почтением. Автор говорит, что в том, чтоб ездить по гостям их призвание, их талант.
А в обычные дни этот пышный подъезд
Осаждают убогие лица:
Прожектеры, искатели мест,
И преклонный старик, и вдовица.
От него и к нему то и знай по утрам
Всё курьеры с бумагами скачут.
Возвращаясь, иной напевает «трам-трам»,
А иные просители плачут.
Раз я видел, сюда мужики подошли,
Деревенские русские люди,
на церковь и стали вдали,
Свесив русые головы к груди;
Показался швейцар. «Допусти», — говорят
С выраженьем надежды и муки.
Он гостей оглядел: некрасивы на взгляд!
Загорелые лица и руки,
Армячишка худой на плечах,
По котомке на спинах согнутых,
Крест на шее и кровь на ногах,
В самодельные лапти обутых
(Знать, брели-то долгонько они
Из каких-нибудь дальних губерний).
Кто-то крикнул швейцару: «Гони!
Наш не любит оборванной черни!»
И захлопнулась дверь. Постояв,
Развязали кошли пилигримы,
Но швейцар не пустил, скудной лепты не взяв,
И пошли они, солнцем палимы,
Повторяя: «Суди его бог!»,
Разводя безнадежно руками,
И, покуда я видеть их мог,
С непокрытыми шли головами.
По будням - "холопский недуг" бедняки, вдовы, старики, искатели мест, прожектора - простой русский народ, их гонят, перед ними закрывают дверь. И уходят они оскорбленные и униженные.