Там, где плещет Балхаш, разметался аул.
В ханской юрте разносится струнный гул,
По домбре ударяя, сидит там кюйши,
Он, играя, к трепещущим струнам прильнул.
Скор мелькающих пальцев его полет,
Ярким пламенем песня в груди встает,
И медовые звуки с перстов текут,
А со лба его жаркий струится пот.
Тронут общим вниманием юный кюйши.
Он по струнам легко ударять спешит,
Девяносто напевов волною бегут,
То тревогой, то лаской касаясь души.
Память радуют, сердце щемят две струны,
То веселости нежной, то грусти полны,
Их звенящий напев, их трепещущий кюй
Разливается, плещет разбегом волны.
Грустно, жалобно плакали струны в степях,
Песню слушал весь мир: степь в весенних цветах,
Заяц в поле, и уши поднявший кулан,
И тигрица, что рыщет в густых камышах.
И, летя переливами «Асанкайги»
На Алтай, к Ала-Тау, к пескам Сыр-Дарьи,
Вырывался напев желмая на простор,
Разливая печальные звуки свои.
Как аул, Ала-Тау – гора замерла,
И, как печень, дрожала, размякнув, скала,
Словно летом безудержно хлынувший дождь.
Эта песня со струн, все бушуя, текла.
Дробью била она, как порой барабан,
Нарастая, шумела, как гневный буран,
И мороз ослабел, и растаял весь лед,
Злой батыр подобрел, не терзает народ,
Сабли белые гнутся, как мягкая жесть,
Покоренный орел удержал свой полет.
Полевые цветы тот напев оживил,
Он, как лебедь по озеру, тихо скользил:
Сквозь преграды мелькая, резвясь и пьяня,
Отягченные слезы по капле точил.
И журчал он порой, как вода под горой,
И баюкал все мысли своею игрой,
Перепрыгивал камни, как горный ручей,
И бурлил по оврагу волной ледяной.
Так звучал «Бота-кюй», словно звон бубенцов,
Что немолчно поют в такт верблюжьих шагов,
Хан с народом блаженно внимали ему,
Преклонясь, как тростник у озерных кустов.
Лишь «Терис-какпай» прокатился, звеня,
Даже ветер затих средь умолкшего дня,
Зазвенела домбра, словно топот копыт
Одиноко летящего степью коня.
Коль военной тревогой поет «Корамсак»,
Разве может буран не спуститься в овраг?
Молодую калмычку на крупе коня
Этих пальцев напомнил мелькающий такт.
Застонала домбра да на весь Баканас,
Солнце, песне внимая, забыло закат.
Облака подниматься к горам не спешат.
Приуныло живое вверху и внизу,
И, заслушавшись, люди печально молчат.
В руслах реки теряют теченье свое,
Омертвев, на обрыве молчит воронье,
Люди песне внимают, восторгом полны,
И сочувствуют тихим рыданьям ее.
Не дошел еще «Кара-жорга» до конца,
А стальные сердца стали мягче свинца.
Так однажды у хана собрался народ,
Чтоб послушать игру музыканта-юнца.
бронзы.
102. В связи с суровым климатом на территории Казахстана люди стали держать скот к дальним передвижениям и тебеневке
лошадей и овец.
103. С переходом к кочевому скотоводству увеличилось число лошадей и овец т.к. они были при
к дальним передвижениям и тебеневке.
104. Огромное количество наскальных рисунков(петроглифов) эпохи бронзы обнаружено в Алматинской области
в урочище Тамгалы.
105. Одним из основных районов расселения племён эпохи бронзы был
Центральный Казахстан
106. Распад родовой общины и возникновение имущественного неравенства относится к эпохе
бронзы.
107. В эпоху бронзы начинается распад родовой общины и
появляется имущественно
Там, где плещет Балхаш, разметался аул.
В ханской юрте разносится струнный гул,
По домбре ударяя, сидит там кюйши,
Он, играя, к трепещущим струнам прильнул.
Скор мелькающих пальцев его полет,
Ярким пламенем песня в груди встает,
И медовые звуки с перстов текут,
А со лба его жаркий струится пот.
Тронут общим вниманием юный кюйши.
Он по струнам легко ударять спешит,
Девяносто напевов волною бегут,
То тревогой, то лаской касаясь души.
Память радуют, сердце щемят две струны,
То веселости нежной, то грусти полны,
Их звенящий напев, их трепещущий кюй
Разливается, плещет разбегом волны.
Грустно, жалобно плакали струны в степях,
Песню слушал весь мир: степь в весенних цветах,
Заяц в поле, и уши поднявший кулан,
И тигрица, что рыщет в густых камышах.
И, летя переливами «Асанкайги»
На Алтай, к Ала-Тау, к пескам Сыр-Дарьи,
Вырывался напев желмая на простор,
Разливая печальные звуки свои.
Как аул, Ала-Тау – гора замерла,
И, как печень, дрожала, размякнув, скала,
Словно летом безудержно хлынувший дождь.
Эта песня со струн, все бушуя, текла.
Дробью била она, как порой барабан,
Нарастая, шумела, как гневный буран,
И мороз ослабел, и растаял весь лед,
Злой батыр подобрел, не терзает народ,
Сабли белые гнутся, как мягкая жесть,
Покоренный орел удержал свой полет.
Полевые цветы тот напев оживил,
Он, как лебедь по озеру, тихо скользил:
Сквозь преграды мелькая, резвясь и пьяня,
Отягченные слезы по капле точил.
И журчал он порой, как вода под горой,
И баюкал все мысли своею игрой,
Перепрыгивал камни, как горный ручей,
И бурлил по оврагу волной ледяной.
Так звучал «Бота-кюй», словно звон бубенцов,
Что немолчно поют в такт верблюжьих шагов,
Хан с народом блаженно внимали ему,
Преклонясь, как тростник у озерных кустов.
Лишь «Терис-какпай» прокатился, звеня,
Даже ветер затих средь умолкшего дня,
Зазвенела домбра, словно топот копыт
Одиноко летящего степью коня.
Коль военной тревогой поет «Корамсак»,
Разве может буран не спуститься в овраг?
Молодую калмычку на крупе коня
Этих пальцев напомнил мелькающий такт.
Застонала домбра да на весь Баканас,
Солнце, песне внимая, забыло закат.
Облака подниматься к горам не спешат.
Приуныло живое вверху и внизу,
И, заслушавшись, люди печально молчат.
В руслах реки теряют теченье свое,
Омертвев, на обрыве молчит воронье,
Люди песне внимают, восторгом полны,
И сочувствуют тихим рыданьям ее.
Не дошел еще «Кара-жорга» до конца,
А стальные сердца стали мягче свинца.
Так однажды у хана собрался народ,
Чтоб послушать игру музыканта-юнца.