В это же время сложилась двойственная ситуация: с одной стороны, народ его любил, а с другой — подозревал в самозванстве. Зимой 1605 года схвачен был чудовский монах, во всеуслышание заявлявший, что на престоле сидит Гришка Отрепьев, которого «он сам грамоте учил». Монаха подвергли пытке, но ничего не добившись, утопили в Москве-реке вместе с несколькими его сотоварищами. Возможно, ту же историю иначе излагают польские источники — если верить им, подкуплен был кто-то из священников или служек семейного царского храма. Этот человек должен был отравить чашу с церковным вином, прежде чем подать её царю.
Весной 1606 года стало известно, что к Москве идёт с Дона войско взбунтовавшихся казаков во главе с Илейкой Муромцем, выдававшим себя за никогда не существовавшего царевича Петра Фёдоровича — «внука» царя Ивана. Из Москвы к повстанцам был направлен дворянин Третьяк Юрлов с письмом. Источники расходятся в том, что это письмо содержало — согласно полякам, Дмитрий приглашал лже-царевича к себе, обещая владения (быть может, он рассматривал донцов как силу, которая ему удержать трон), согласно «допросным речам» самого Илейки — письмо было написано в очень уклончивых выражениях, и предлагало самозванцу «ежели он истинный царевич» явиться в Москву и предоставить тому доказательства, если нет — более никого не тревожить своими домогательствами. Так или иначе, лже-Пётр опоздал — он появился в Москве на следующий день после гибели царя Дмитрия.
Почти с первого дня по столице прокатилась волна недовольства из-за несоблюдения царём церковных постов и нарушения русских обычаев в одежде и быту, его расположения к иностранцам, обещания жениться на полячке и затеваемой войны с Турцией и Швецией. Во главе недовольных стояли Василий Шуйский, Василий Голицын, князь Куракин и наиболее консервативно настроенные представители духовного звания — казанский митрополит Гермоген и коломенский епископ Иосиф.
Раздражало народ то, что царь чем дальше, тем явственней насмехался над московскими предрассудками, одевался в иноземное платье и будто нарочно дразнил бояр, приказывая подавать к столу телятину, которую русские не ели.
В связи с этим он нажил себе ещё одного врага — Михаил Татищев (предок знаменитого историка) сказал ему по этому поводу какую-то дерзость, царь вспылил и приказал сослать его в Вятку и там «держать в колодах, утаив имя его» — правда, немедленно опомнившись, и (возможно, под давлением ближних бояр) отменил своё распоряжение. Но это уже ничего не могло изменить — с того дня Татищев присоединился к Шуйскому и его людям.
Больших бояр ущемляло количество «худородных», возвеличенных новым царём, в том числе назывались и родственники царицы — Нагие, и несколько дьяков, получивших чины окольничих. Как считается, Василий Шуйский и не скрывал своих подлинных мыслей, прямо высказавшись в кружке заговорщиков, что Дмитрий был «посажен на царство» с единственной целью — свалить Годуновых, теперь же пришло время свалить и его самого[8].
Для убийства царя были наняты стрельцы и убийца Фёдора Годунова — Шерефединов. 8 января 1606 года, ворвавшись во дворец, неорганизованный отряд заговорщиков преждевременно выдал себя, подняв шум и переполох. Покушение провалилось, и если Шерефединов сумел бежать, семеро его подручных были схвачены.
Дмитрий с Красного крыльца упрекал московский люд, в том, что его «безвинно» попрекают само зван чеством — в то время как порукой ему признание матери и верховных бояр. Говорил, что за время своей недолгой ещё жизни он «живота не жалел» ради счастья подданных. Присутствовавшие, упав на колени, со слезами клялись в своей невиновности. Семеро заговорщиков, выведенные на крыльцо Петром Басмановым, сразу после ухода царя во внутренние покои были растерзаны толпой.
Мерой всего греки считали человека, поэтому именно пропорции человеческого тела заложены в облике античных колонн.Храмы по праву являются величайшим достижением греческого строительного искусства. Греки считали их жилищем богов, поэтому внутри храмов в древности могли бывать только жрецы, да и то лишь во время празднеств. Народ же видел храм только снаружи. Храм выделялся среди городских построек, располагаясь на самой возвышенной точке. Его основные особенности сформировались в VII в. до н.э., так что как следует судить, достаточно целостно обозначились уже в VIII в. до н.э. Фасад храма не был выразительным и значительным, как это стало позже, в римском храме. Его великолепие выражалось за счёт рельефов (статуй), которые в основном прорабатывались уже на этапе строительного плана! Они изготовлялись для украшения здания, заодно повествуя о легенде бога, которому посвящался храм, и чья статуя располагалась внутри строения. Внешнее впечатление сакральности созданного храма достигалось тем, что поклонение проводилось снаружи, под открытым небом. Животные приносились в жертву на алтаре, обычно размещённом перед восточным фасадом храма, где также проводились молитвенные церемонии в честь бога или богини. Сам храм был своего рода дополнительным подарком богу и воспринимался как его дом, хотя фактически местом обычного пребывания небожителей считалась гора Олимп. Как правило отдельный храм посвящался какому-то одному богу, и лишь изредка возводился сразу для нескольких. Как закрытое место поклонения, с прихожанами, собирающимися снаружи, храм оставался зданием без окон. В большинстве храмов свет проникал в наос (священная комната, где находилась статуя определённого бога) только через дверь, но иногда существовало и отверстие в крыше, которая служила источником дополнительного освещения. Наос чаще всего освещался свечами или факелами.
Отношение народа к царю и второй боярский заговор
В это же время сложилась двойственная ситуация: с одной стороны, народ его любил, а с другой — подозревал в самозванстве. Зимой 1605 года схвачен был чудовский монах, во всеуслышание заявлявший, что на престоле сидит Гришка Отрепьев, которого «он сам грамоте учил». Монаха подвергли пытке, но ничего не добившись, утопили в Москве-реке вместе с несколькими его сотоварищами. Возможно, ту же историю иначе излагают польские источники — если верить им, подкуплен был кто-то из священников или служек семейного царского храма. Этот человек должен был отравить чашу с церковным вином, прежде чем подать её царю.
Весной 1606 года стало известно, что к Москве идёт с Дона войско взбунтовавшихся казаков во главе с Илейкой Муромцем, выдававшим себя за никогда не существовавшего царевича Петра Фёдоровича — «внука» царя Ивана. Из Москвы к повстанцам был направлен дворянин Третьяк Юрлов с письмом. Источники расходятся в том, что это письмо содержало — согласно полякам, Дмитрий приглашал лже-царевича к себе, обещая владения (быть может, он рассматривал донцов как силу, которая ему удержать трон), согласно «допросным речам» самого Илейки — письмо было написано в очень уклончивых выражениях, и предлагало самозванцу «ежели он истинный царевич» явиться в Москву и предоставить тому доказательства, если нет — более никого не тревожить своими домогательствами. Так или иначе, лже-Пётр опоздал — он появился в Москве на следующий день после гибели царя Дмитрия.
Почти с первого дня по столице прокатилась волна недовольства из-за несоблюдения царём церковных постов и нарушения русских обычаев в одежде и быту, его расположения к иностранцам, обещания жениться на полячке и затеваемой войны с Турцией и Швецией. Во главе недовольных стояли Василий Шуйский, Василий Голицын, князь Куракин и наиболее консервативно настроенные представители духовного звания — казанский митрополит Гермоген и коломенский епископ Иосиф.
Раздражало народ то, что царь чем дальше, тем явственней насмехался над московскими предрассудками, одевался в иноземное платье и будто нарочно дразнил бояр, приказывая подавать к столу телятину, которую русские не ели.
В связи с этим он нажил себе ещё одного врага — Михаил Татищев (предок знаменитого историка) сказал ему по этому поводу какую-то дерзость, царь вспылил и приказал сослать его в Вятку и там «держать в колодах, утаив имя его» — правда, немедленно опомнившись, и (возможно, под давлением ближних бояр) отменил своё распоряжение. Но это уже ничего не могло изменить — с того дня Татищев присоединился к Шуйскому и его людям.
Больших бояр ущемляло количество «худородных», возвеличенных новым царём, в том числе назывались и родственники царицы — Нагие, и несколько дьяков, получивших чины окольничих. Как считается, Василий Шуйский и не скрывал своих подлинных мыслей, прямо высказавшись в кружке заговорщиков, что Дмитрий был «посажен на царство» с единственной целью — свалить Годуновых, теперь же пришло время свалить и его самого[8].
Для убийства царя были наняты стрельцы и убийца Фёдора Годунова — Шерефединов. 8 января 1606 года, ворвавшись во дворец, неорганизованный отряд заговорщиков преждевременно выдал себя, подняв шум и переполох. Покушение провалилось, и если Шерефединов сумел бежать, семеро его подручных были схвачены.
Дмитрий с Красного крыльца упрекал московский люд, в том, что его «безвинно» попрекают само зван чеством — в то время как порукой ему признание матери и верховных бояр. Говорил, что за время своей недолгой ещё жизни он «живота не жалел» ради счастья подданных. Присутствовавшие, упав на колени, со слезами клялись в своей невиновности. Семеро заговорщиков, выведенные на крыльцо Петром Басмановым, сразу после ухода царя во внутренние покои были растерзаны толпой.
Мерой всего греки считали человека, поэтому именно пропорции человеческого тела заложены в облике античных колонн.Храмы по праву являются величайшим достижением греческого строительного искусства. Греки считали их жилищем богов, поэтому внутри храмов в древности могли бывать только жрецы, да и то лишь во время празднеств. Народ же видел храм только снаружи. Храм выделялся среди городских построек, располагаясь на самой возвышенной точке. Его основные особенности сформировались в VII в. до н.э., так что как следует судить, достаточно целостно обозначились уже в VIII в. до н.э. Фасад храма не был выразительным и значительным, как это стало позже, в римском храме. Его великолепие выражалось за счёт рельефов (статуй), которые в основном прорабатывались уже на этапе строительного плана! Они изготовлялись для украшения здания, заодно повествуя о легенде бога, которому посвящался храм, и чья статуя располагалась внутри строения. Внешнее впечатление сакральности созданного храма достигалось тем, что поклонение проводилось снаружи, под открытым небом. Животные приносились в жертву на алтаре, обычно размещённом перед восточным фасадом храма, где также проводились молитвенные церемонии в честь бога или богини. Сам храм был своего рода дополнительным подарком богу и воспринимался как его дом, хотя фактически местом обычного пребывания небожителей считалась гора Олимп. Как правило отдельный храм посвящался какому-то одному богу, и лишь изредка возводился сразу для нескольких. Как закрытое место поклонения, с прихожанами, собирающимися снаружи, храм оставался зданием без окон. В большинстве храмов свет проникал в наос (священная комната, где находилась статуя определённого бога) только через дверь, но иногда существовало и отверстие в крыше, которая служила источником дополнительного освещения. Наос чаще всего освещался свечами или факелами.