Долгое время - с юности, когда я впервые прочла роман Лермонтова, - повесть «Фаталист» казалась мне лишней. Зачем она? Ведь все уже кончилось. Почему-то не жаль Грушницкого, не жаль княжну Мери, но жаль коня. Грустно подумать о Вернере. Еще грустней - о Вере. Всего грустней о Печорине. «Как матрос… выброшенный на берег…» Все рухнуло. Ни деятельности, ни любви, ни друзей. Наконец-то стала понятна его трагедия. Сбылось предсказание Лермонтова: «Мы почти всегда извиняем то, что понимаем». Поняв Печорина, я стала еще больше сочувствовать ему. А может быть, в книгах - как в жизни: думаешь, что знаешь человека, как себя, понимаешь его, как себя, - и вдруг обнаруживаешь в нем неизведанное,незнакомое, чужое… И в себе тоже внезапно открываешь что-то новое, неожиданное… И так ли уж до конца мы поняли Печорина? Повесть «Фаталист» казалась мне неприятно рациональной. Вместо эпилога - еще один эпизод из жизни Печорина, еще одна сторона его характера. Повесть написана как будто по рецепту, очень четко продумана. Вулич - Печорин - пьяный казак. Таков главный «треугольник» повести. Вулич - Печорин - судьба. Такова ее основная проблема. И все это вовсе не так просто, как мне казалось. Большие писатели требуют от нас, чтобы мы их перечитывали. «Фаталист» оказался необходимым после того, как я прочла его (без преувеличения) десятки раз. Но однажды обретенное ощущение необходимости уже не исчезает. И мне странно представить себе: как я раньше не видела всего, что вижу в этой повести сейчас? Мы уже говорили о том, что проза Лермонтова в принципе отлична от прозы Пушкина. «Бэла» и «Максим Макси-мыч», «Княжна Мери» ничем не напоминают пушкинскую прозу. Но в начале «Тамани» и особенно в «Фаталисте» Лермонтов отходит от своей манеры и приближается к пушкинской
